"Археологические вести". Спб., 2012. Выпуск 18. Аннотации
«Археологические вести» № 18 – очередной выпуск ежегодника ИИМК РАН. В него включены статьи, посвященные новейшим исследованиям в области археологии, истории и культуры. Впервые вводятся в научный оборот результаты полевых исследований раннепалеолитической стоянки Родники 4 в южном Приазовье, рассматриваются вопросы хронологии поселения Плаутина 2 и характер устройства эллинистических виноделий Мирмекия. На новом современном уровне переосмысливаются материалы энеолитического поселения Мешоко в республике Адыгеи эпохи энеолита, поселения раннежелезного века и раннего средневековья Залесья в Тверской области. В целом ряде статей рассматриваются отдельные категории археологических древностей. В частности, анализируются костяные изделия Ладожского посада, литые наконечники ножен Великого Новгорода, уздечная гарнитура оголовий X в. на территории Древней Руси и Скандинавии, проводится реконструкция уникальной находки парчового платья X в. из Гнездовского некрополя. В специальный раздел сборника вошли работы по актуальным проблемам археологии. Обосновывается значение сурьмы в составе металла для историко-металлургических реконструкций Кавказа и юга Восточной Европы в эпоху бронзы. Кроме того рассматриваются проблемы хронологии периодизации древних культур Кавказа, современное состояние исследований памятников Гальштатта в Северном Причерноморье и характер сложения древнерусского драгоценного убора. В сборнике представлена информация о последнем третьем Всероссийском археологическом съезде в Новгороде и Старой Руссе. Среди авторов сборника ученые из разных научных центров России. Издание рассчитано на археологов, этнографов и историков.
НОВЫЕ ОТКРЫТИЯ И ИССЛЕДОВАНИЯ
В. Е. Щелинский. Родники 4. Новая раннепалеолитическая стоянка в Южном Приазовье (материалы 2010–2011 гг.)
В статье приводятся данные о новой раннепалеолитической стоянке Родники 4, открытой в 2010 г. на Таманском полуострове (Южное Приазовье).
Эта стоянка находится в береговом обрыве на высоте 16 м над уровнем Азовского моря в непосредственной близости от известной раннепалеолитической стоянки Богатыри. Отложения стоянки образуют пачку литологически различных слоёв, залегающих в стратиграфической последовательности с заметным общим наклоном в западном направлении. С восточной стороны они прислоняются к толще коренных тёмно-серых глин, предположительно, куяльницкого возраста. Мощность отложений составляет около 5 м. Такое залегание слоистой толщи очень похоже на древний террасовый врез, заполненный субаквальными и субаэральными отложениями.
Археологический материал связан со слоем песчано-щебневых отложений с прослоями песка общей мощностью около 3 м, имеющих водное происхождение. В отложениях много обломков раковин пресноводных и солоноватоводных моллюсков, преимущественно дрейссен. Культурные остатки, главным образом, каменные изделия и единичные кости млекопитающих (найдены хвостовой позвонок слона и неопределимые обломки костей) залегают в основном поодиночке и встречены на разной глубине по всему слою, в том числе и в прослойках песка. Изделия хорошей сохранности. Лишь некоторые из них имеют более или менее выраженные следы водной коррозии.
Геологический возраст стоянки пока не ясен, так как естественно-научные исследования на ней ещё не проводились. Можно лишь отметить, что по положению в рельефе эта стоянка занимает более низкую позицию, по сравнению с расположенными рядом раннепалеолитическими стоянками Богатыри и Родники 1 и 2. В этом отношении она ближе всего к раннепалеолитической стоянке Родники 3. Учитывая это, можно предположить, что Родники 4 и Родники 3 имеют близкий возраст и, возможно, являются наиболее поздними объектами (в рамках эоплейстоцена) среди таманских раннепалеолитических стоянок.
В расчистке и при разборке осыпи на стоянке обнаружено 81 каменное изделие и около двух десятков предметов с не вполне ясными следами обработки. По сути, это сборная коллекция изделий, происходящих из разных слоёв стоянки. Однако изделия в ней не различаются ни по сырью и сохранности, ни по основным технико-типологическим показателям. Коллекция бесспорных изделий включает в себя: орудия (49 экз., в том числе два отбойника), нуклеусы (5 экз.) и сколы (27 экз.). Все изделия изготовлены из того же местного окварцованного доломита, представленного плитчатыми отдельностями разных размеров, какой использовался на других раннепалеолитических стоянках таманской группы.
Набор орудий стоянки типично раннепалеолитический. Обращает на себя внимание наличие чопперов, пик, нуклевидных скребков и многочисленных скрёбел и отсутствие двусторонне обработанных орудий типа ручных рубил.
Сравнительный анализ коллекции изделий стоянки Родники 4 показывает, что она во многом сходна с инвентарём других олдованских стоянок Таманского полуострова (Богатыри, Родники 1–3, Кермек). Это сходство отчётливо проявляется по всем основным параметрам – исходному сырью, технологии изготовления, категориям и некоторым типам представленных орудий. Наиболее показательными и общими для всех стоянок являются такие раннепалеолитические формы орудий как чопперы, пики, массивные скрёбла и нуклевидные скребки. Вместе с тем в индустрии новой стоянки прослеживаются и некоторые отличительные особенности. Не вдаваясь в подробности, следует отметить, что эти особенности проявляются прежде всего в технологии первичной обработки камня и, в частности в том, что на этой стоянке гораздо меньше орудий из простых обломков сырья, и велика роль орудий из отщепов, несомненно специально полученных путём расщепления нуклеусов. Из этих заготовок на стоянке изготовлена почти половина всех орудий (46,8%). Для сравнения. На наиболее ранней стоянке Кермек доля орудий из отщепов составляет всего 28,3% , на Родниках 1 – 28,6%, а на Богатырях, которые моложе и Кермека и Родников 1, – 36,8%. Таким образом, количество орудий из отщепов в индустриях хорошо согласуется с возрастом стоянок. Особенно высокий процент орудий из отщепов на стоянке Родники 4 можно расценивать как важный хронологический показатель, указывающий на то, что эта стоянка моложе других раннепалеолитических стоянок таманской группы, и этому, как будто, не противоречит и её геоморфологическая позиция.
Предварительные исследования стоянки Родники 4, позволившие выявить технико-типологическое сходство её археологического материала с материалами ряда других разновозрастных олдованских стоянок Таманского полуострова, дают основание предполагать, что археологические комплексы всех этих стоянок (Кермек, Родники 1–4, Богатыри) представляют собой, по сути, одну раннепалеолитическую индустрию (традицию). Я отношу её к особому варианту олдована. Данная индустрия существовала в Южном Приазовье на протяжении более 500 тысяч лет. При этом она отчасти эволюционировала в плане технологии обработки камня, хотя основной набор каменных орудий труда в ней мало изменялся. По всей вероятности, это было связано с тем, что древнейшие люди – создатели этой индустрии, обитали здесь в благоприятных природно-климатических и экологических условиях, сохранявшихся достаточно стабильными на протяжении эоплейстоцена.
V. E. Shchelinskiy. Rodniki-4: A New Early-Palaeolithic Site in the Southern Azov Region (Investigations of 2010–2011)
This article presents information about the Early Palaeolithic site of Rodniki-4 newly-discovered in 2010 on the Taman Peninsula (Southern Azov Sea area).
This site is situated at a seashore precipice at the height of 16 m above the water level of the Azov Sea, in the immediate vicinity of the well-known Lower Palaeolithic site of Bogatyri. The deposits of the site in question constitute a packet of lithologically differing layers bedded in a stratigraphic sequence with a distinct general westward sloping. On the east they adjoin the mass of the virgin dark-grey clays, presumably of the Kuyalnitsky age. The thickness of the deposits is about 5 m. This type of bedding of the stratified layer reminds very much an ancient terraced incut filled with subaquatic and subaerial sediments.
The archaeological materials are found mostly in a layer of sand-and-gravel deposits with intercalations of pure sand. The general thickness of the layer is about 3 m and it is of aquatic origin. The deposits are rich in fragments of shells of molluscs, predominantly of the genus Dreissena, living in fresh and saltish water. Cultural remains, mostly stone artefacts and single bones of mammals (among them a tail vertebra of an elephant and unidentifiable skeletal remains) have been encountered, normally isolated, at different depths throughout the entire layer, including the sand intercalations. The artefacts are well-preserved. Only some of them show more or less distinct traces of water corrosion.
The geological age of the site is so far unclear because no natural-scientific studies have been yet conducted here. It is only of note that in terms of its position in the relief, this site is lower than the neighbouring Lower Palaeolithic sites of Bogatyri, Rodniki-1 and Rodniki-2. In this respect, it resembles rather the Early Palaeolithic site of Rodniki-3. Taking this fact in consideration, it may be presumed that Rodniki-4 and Rodniki-3 are close in age and, possibly, are the youngest objects (throughout the Eopleistocene) among the Taman Lower-Palaeolithic sites.
During excavation and clearing the talus at the site, 81 stone artefacts and about two dozen of objects with rather uncertain traces of treatment were retrieved. These finds constitute in fact a general collection of artefacts from different strata of the site. However, none of the artefacts stands out in terms of the raw material, state of its preservation or the main technological and typological indications. The collection of undoubted artefacts comprises tools (49 specimens, including two percus-sors), nuclei (5 specimens) and spalls (27 specimens.). All of the artefacts are made from the same local quartzified dolomite. The same material, found here in the form of single slabs of different size, was used at other early Palaeolithic sites of the Taman group.
The assemblage of tools from the site is typically early Palaeolithic. Of note is the presence of choppers, pikes, core-shaped scrapers and numerous side-scrapers while bifacial tools of the handaxe type are absent.
Comparative analysis of the collection of artefacts from the site of Rodniki-4 has shown that it is to a large extent similar to finds from other Oldowan sites on the Taman Peninsula (Bogatyri, Rodniki-1, Rodniki-3, Kermek). This similarity is distinctly manifested through all of the main parameters — the raw material, technology of making, categories and some types of the tools represented. Such Early-Palaeolithic types of tools as choppers, pikes, massive side-scrapers and core-shaped scrapers are the most distinctive and commonest for all the sites. At the same time, the industry of the newly discovered site shows certain peculiarities. Going into no details, it must be mentioned only that these peculiarities are manifested primarily in the technology of the initial treatment of stone and, in particular, in the fact that at this site tools made simply from debris are considerably less numerous while a very important role belongs to tools on blades produced specially by knapping cores. Almost half of all the tools (46,8 %) are made from such blanks. For comparison, at the oldest site of Kermek, the percentage of tools on blades is only 28,3 % , at Rodniki-1 — 28,6 %, at Bogatyri, which is younger than Kermek and Rod-niki-1, it is 36,8 %. Thus, the quantity of tools made from blades in industries in question corresponds well to the age of the sites. The especially high percentage of tools on blades at the site of Rodniki-4 can be considered as an important chronological mark indicating that the site in question is younger than other Early-Palaeolithic sites of the Taman group. As it seems, its geomorphologic position does not run contrary to this conclusion.
Preliminary studies of the site of Rodniki-4 have enabled us to reveal the technological and typological similarity of the archaeological materials to materials from a series of other Oldowan sites of different ages on the Taman Peninsula. This conclusion suggests that the archaeological complexes of all these sites (Kermek, Rodniki 1, Rodniki-4, Bogatyri) are in fact a single Lower Palaeolithic industry (tradition). This industry seems to be a special variant of Oldowan industry. This industry existed in the southern Azov area throughout more than 500 thousand years. At the same time, it underwent a certain evolution in terms of the technology of treatment of stone, although the main set of stone working tools changed little. Probably, this was due to the fact that the most ancient people who developed this industry lived here in favourable natural, climatic and ecological conditions, which continued fairly stable during the Eopleistocene.
И. В. Федюнин. Плаутино 2: вопросы хроностратиграфии
Основная цель исследования – пересмотр имеющихся представлений о хронологии и периодизации докерамических древностей стоянки Плаутино 2, которые ранее рассматривались как единые. В работе применялись традиционные методы археологического исследования, а также компьютерная реконструкция модели культурного слоя. Поставленные вопросы позволили наметить широкие перспективы дальнейшего исследования стоянки.
I. V. Fedyunin. Plautino-2: Problems of Stratigraphic Chronology
Excavations carried out in 2009 at the site of Plautino-2 at the middle reaches of the Khoper River (the left tributary of the Don) have enabled us to reconsider the issues of the stratigraphy and chronology of stone industries found at this site which previously was considered as a monocultural and single-period one.
Stratigraphic evidence obtained by excavation of the peripheral area of the site can be used in future for studies of stone industries in other its areas because the conclusions drawn have been confirmed by the outer characteristics of the stone tools (raw material, destructions). In the course of the presented investigations, a horizon of finds of the Final Palaeolithic and Early and Late Mesolithic was identified. The horizon of the Final Palaeolithic is datable to the Allerod period; the materials of the Early Mesolithic cannot be younger than the end of the Boreal Epoch. The chronology and cultural attributions of the other collections require further identification.
С. М. Осташинский. Материалы раскопок 2007 г. на поселении Мешоко
Статья представляет собой публикацию материалов раскопок Закубанской археологической экспедиции Государственного Эрмитажа на энеолитическом поселении Мешоко в 2007 г. Поселение, датируемое концом V-началом IV тыс. до н.э., расположено на Северном Кавказе, на территории Майкопского района Республики Адыгея. Памятник изучался с 1958 по 1965 гг. Северокавказской экспедицией Государственного Эрмитажа под руководством А.Д. Столяра. Работы 2007 г. возобновляют исследование этого памятника, в их результате удалось изучить особенности стратиграфии и получить новые данные о его материальной культуре.
S. M. Ostashinskiy. Materials from Excavations of 2007 at the Settlement-Site of Meshoko
This article presents the finds from excavations of the Trans-Kuban Archaeological Expedition of the State Hermitage at the Aeneolithic site of Meshoko in 2007. The latter settlement-site dating from the late 5th — early 4th millennia BC is situated in the northern Caucasia, in the Maikop district of the Republic of Adygei. It was excavated from 1958 to 1965 by the North-Caucasian Expedition of the State Hermitage under the direction of Abram D. Stolyar. The excavations of 2007 continued the studies of this site. They have yielded knowledge about the peculiarities of the stratigraphic situation and new evidence on the material culture of the settlement.
Л. М. Яковлева. Кожаные сосуды индейцев араукана и некоторых других этнографических общностей, как модель для воспроизведения в древней керамической традиции
При изучении древних керамических сосудов часто возникает вопрос о происхождении и развитии их формы. На поверхности некоторых из них сохраняются отпечатки от форм-основ и форм-емкостей из органических материалов, например: плетеных корзин, внутренних органов животных, скорлупы орехов и т.д. В этом случае логично предположить, что облик многих сосудов на раннем этапе развития гончарства зависел от формы этих емкостей и основ. Историю происхождения некоторых типов керамических тетраподов известных в трипольской культуре стало возможным проследить, обратившись к этнографическим материалам индейцев араукана из Чили и некоторых скотоводческих народов Восточной Европы и Азии.
На наш взгляд, кожаные сосуды из вымени коровы у араукана, калмыков, башкир и т.д., могут дать ответ на вопрос о происхождении одной из групп археологической керамики Триполья. Культурные связи со скотоводческой общностью наиболее ярко выражаются в керамическом комплексе трипольской культуры на этапе В. Археологические материалы редко позволяют пролить свет на механизмы обмена культурными традициями. Однако морфологический анализ и привлечение этнографических аналогий дают возможность выявить прототипы форм керамических сосудов и их декоративных элементов, заимствованных у скотоводов.
Свидетельством связей трипольского населения с культурами скотоводческого ареала является одна из групп зооморфных сосудов. Это кухонные тетраподы, выполненные по характерной для скотоводов технологии. Орнамент этих трипольских сосудов имитирует признаки, свойственные кожаным емкостям: косые насечки, могут являться рудиментом от шнура, которым крепили деревянный прут к верхней части вымени; расчесы на горле и тулове, изображают шерсть на вымени и т.д.
Экстраполяция данных этнографии нового времени на общество доисторической эпохи представляется в данном случае уместной и позволяет предположить, что для энеолитических скотоводческих общностей также было характерно использование кожаных емкостей из вымени, которые и являлись прототипами форм одной из групп трипольских «зооморфных» сосудов.
L. M. Yakovleva. Leathern Jars of the Araucanian Indians and Some Other Ethnological Communities as a Model for Reconstruction of Ancient Pottery-Making Traditions
In studies of ancient pottery, often the problem is posed of the origin and evolution of its shapes. On the surface of some vessels there are remained imprints of the shaping moulds and container-moulds from organic materials, e.g. basketry or animal viscera, nutshells etc. It is therefore natural to suppose that at the early stages of pottery-making, the shape of many vessels was influenced by these bases or containers. The origination of some types of ceramic tetrapod vessels known in the Tripolye archaeological culture is possibly traceable using ethnographic evidence of the Araucanian Indians in Chile as well as some peoples of Eastern Europe and Asia.
It seems that leathern vessels made from cow’s udders used by the Araucanians, Kalmyks, Bashkirs etc. can explain the origin of one group among the archaeological pottery of Tripolye. The cultural relation with a stock-breeding community is most distinctively manifested in the ceramic complex of the Tripolye culture at its stage B. Archaeological evidence not often allows us to shed light onto the mechanisms of interchange of cultural traditions. Nevertheless, morphological analysis and application of ethnographical parallels are able to identify the prototypes of the shapes of ceramic vessels and their decorative patterns borrowed from pastoralists.
One of the groups of zoomorphic pottery indicates the links of the Tripolye people with cultures of the stock-breeding area. These are cooking tetrapods manufactured by technology typical to pastoralists. The decoration of these Tripolye ware imitates the elements peculiar to leathern containers: oblique incisions which may have been a rudiment of the cord with which sticks were attached to the upper parts of udders, the combed designs on the neck and body of the vessels symbolizing the hair on the udder, etc.
Extrapolation of modern ethnographic evidence to the community of the prehistoric period seems in our case to be quite appropriate suggesting that Eneolithic pastoralist communities also used leathern containers made from udders which became the prototypes of the shape of one of the groups of Tripolye «zoomorphic» pottery.
Е. В. Грицик. Эллинистические винодельни Мирмекия
Настоящая статья посвящена винодельческим комплексам эллинистического времени, найденным на городище Мирмекий. На сегодняшний момент можно уверено говорить, что из восьми рассматриваемых виноделен (М – 1, 4, 5, 6, 7, 8, 10, 14), четыре являлись частью крупных винодельческих хозяйственно-жилых комплексов (М – 1, 4, 5, 6). Они возникают после второй половины III в. до н.э. и существуют на протяжении нескольких столетий вплоть до римского времени (исключение составляет винодельня М-1, которая продолжает функционировать и в первые века н. э.). Данные винодельческие комплексы представляют собой крупные многокамерные постройки, где вокруг двора группировались хозяйственные и жилые блоки помещений.
В статье представлена попытка расcчитать среднюю производительность наиболее хорошо сохранившихся виноделен (М-1, М-4, М-5, М-6 и М-7). Проведенные расчеты показывают, что в III в. до н.э. рассмотренные выше винодельни одновременно, за одну технологическую операцию, могли изготовлять около 19,5 тыс. литров вина, во II в. – около 27 тыс. литров, и в I вв. до н.э. – около 27,3 тыс. литров. Следует помнить, что данные расчеты касаются только разовой, а не абсолютной за весь сезон, переработки винограда и, несомненно, полученные данные довольно условны. Однако, следует думать, что они отражают, по крайней мере, минимальные показатели производительности виноделен. Учитывая не принятые в расчет из-за плохой сохранности остатки еще трех мирмекийских виноделен (М-8, 10, 14), а также возможность открытия на территории городища новых винодельческих комплексов, можно предположить, что минимальный объем производительности вина был, по крайней мере, в два раза выше.
Исходя из количества открытых виноделен и судя по вместимости резервуаров, можно прийти к выводу, о том, что объемы производства вина в эллинистическом Мирмекии были довольно большими.
Необходимо отметить, что крупные винодельческие комплексы (М-1, 4, 5, 6) с вместительными резервуарами и хранилищами представляли собой довольно сложные и, соответственно, дорогостоящие сооружения, рассчитанные на переработку довольно больших объемов винограда. Строительство таких виноделен и систематическое поддержание их в надлежащем состоянии требовало больших как денежных, так и физических затрат, поэтому с большой долей вероятности можно говорить, о том что данные винодельни были ориентированы на широкое товарное производство.
E. V. Gritsik. Hellenistic Wineries in Myrmekion
This article is dedicated to wine-making complexes of the Hellenistic period revealed at the townsite of Myrmekion. Today we are certain that of the eight wineries under consideration (M — 1, 4, 5, 6, 7, 8, 10, 14), four were part of large wine-making economic and dwelling complexes (M — 1, 4, 5, 6). These arose after the second half of the 3rd century BC and had existed throughout several centuries until the Roman period (vinery M-1 was an exception which continued functioning also into the first centuries AD). These wineries were large many-room buildings where economic and dwelling blocks were grouped around the courtyard. The present paper presents an attempt to calculate the average productivity of the best preserved wineries (M-1, M-4, M-5, M-6 and M-7; Pls. 1–3). These calculations have shown that, in the 3rd century BC, the wineries under study were able simultaneously, in the course of a single technological cycle, to produce about 19.5 thousand litres of wine, in the 2nd century — about 27 thousand litres, and in the 1st century BC — approximately 27.3 thousand litres (Table 4). It should be remembered that these calculations are concerned with only a single cycle of processing of grapes rather than with the total production during an entire season and naturally the results obtained are fairly arbitrary. Nevertheless, it seems that they reflect at least the minimum rates of the productivity of the wineries. Taking in consideration yet other three Myrmekion wineries (M-8, 10, 14), which were not accounted for in our calculations being only poorly preserved, as well as the probability of revealing other wineries within the townsite, we are justified to suppose that the minimum volume of wine production was at least twice greater.
The number of the revealed wineries and the capacity of their reservoirs for storing wine suggest that the level of wine production in Myrmekion was fairly high.
It is of note that the large wine-making complexes (M-1, 4, 5, 6) with capacious storing reservoirs were fairly complex structures and, correspondingly, expensive ones intended for processing large volumes of grapes. Construction of these wineries and their regular maintenance required both considerable pecuniary and labour expenditures, therefore we are justified to suppose that these wineries were oriented to an extensive wine production.
И. В. Исланова. Поселение Залесье на Селижаровском плесе (ранний железный век и раннее средневековье, по материалам работ Н. Н. Гуриной)
При исследовании Н. Н. Гуриной в 1973–1975 гг. неолитических стоянок Залесье 1 и 2 в верхних горизонтах были встречены материалы раннего железного века и раннего средневековья (рис. 1), которые не были введены в научный оборот. В верхнем слое поселения Залесье были зафиксированы многочисленные темные гумусированные углистые и очажные пятна с находками раннесредневековой керамики (рис. 2–4). Судя по текстам полевых отчетов и чертежам можно говорить о зафиксированных в пределах раскопов остатках не менее, чем четырех раннесредневековых наземных построек с очагами, подпольными материковыми ямами. В конструкции двух из них употреблялись столбы.
Сохранившаяся керамическая коллекция и архивные материалы позволяют говорить о трех разновременных селищах. Селище второй половины I тыс. до н.э. представлено сетчатой. Культурная принадлежность не ясна. Селище второй четверти I тыс. н.э. – грузиком дьякова типа (в коллекции не сохранился) и орнаментированной лепной керамикой, известной на памятниках типа Варварина Гора. Поселения подобного типа возникли, по-видимому, в результате культурного импульса из Верхнего Подвинья. Селище середины–третьей четверти I тыс. н.э. с гладкостенной керамикой, в том числе, глиняным лощеным пряслицем. Последнее селище, видимо, относится к культуре псковских длинных курганов, с которым могут быть связаны и находки керамики круга мощинской культуры.
I. V. Islanova. The Settlement of Zalesye at the Selizharovsky River Reach (Early Iron Age and Early Middle Ages according to N.N. Gurina)
During excavations of the Neolithic sites of Zalesye-1 and Zalesye-2 by Nina N. Gurina in 1973–1975, some materials of the Early Iron Age and early Middle Ages (Fig. 1) were encountered in the upper horizons. These finds so far have not been published. In the upper layer at the settlement-site of Zalesye, there were found numerous dark humic and charcoal-containing stains with early mediaeval pottery (Fig. 2–4). The field records and drawings suggest the existence of the remains of at least four surface buildings with fireplaces and under-floor pits in the virgin soil within the excavation area here. Two of the structures had pillars.
The ceramic collection preserved and archive evidence suggest that there were three settlements of different periods of occupation at the site. The settlement-site of the second half of the 1st millennium BC was represented by textile ceramics (Fig. 5, 7, 8). Its cultural belonging is not clear. The settlement of the second quarter of the 1st millennium AD yielded a weight of the Dyakov type (now lost from the collection) and decorated handmade pottery (Fig. 5, 1–6, 9) known from sites of the Varvarina Gora type. Settlements of that type arose apparently due to a cultural pulse from the Upper Dvina region. The settlement-site of the middle and third quarter of the 1st millennium AD yielded smooth-walled ware, including a polished clay spindle-whorl (Fig. 5, 12, 18–20, 22–30). This latter settlement-site evidently belongs to the culture of the Pskov long kurgans. With the latter culture, possibly also the finds of pottery of the Moshchino culture are connected (Fig. 5, 10, 13–16, 21).
О. В. Орфинская. Парчовое платье X в. из Гнездовского некрополя
Находки тканей в памятниках X века крайне редки. Поэтому большие фрагменты шелкового платья, обнаруженные в погребение Ц-301 Гнёздовского могильника, можно отнести к уникальным находкам. Платье было сшито из парчовой ткани красного цвета с золотым драконом и сенмурвом на спине и плечах. Эти два животных, находящихся на одной китайской ткани, отражают всю сложность взаимопроникновения культур Востока и Запада, Севера и Юга.
Работа по исследованию проводилась в Центре исследования исторических и традиционных технологий Российского научно-исследовательского института культурного и природного наследия имени Д. С. Лихачёва совместно с Кафедрой археологии МГУ и Отделом археологии ГИМ.
O. V. Orfinskaya. Brocade Dress of the 10th Century from the Necropolis of Gnyozdovo
Finds of textiles are very rare at sites of the 10th century. Therefore, the large fragments of a silk dress retrieved from burial Ц-301 at the burial ground of Gnyozdovo seem to be a unique find. This dress was sewn from a brocade red textile with a golden dragon and a simurgh on the back and shoulders. These two fantastic creatures depicted on a single Chinese textile suggest a fairly complicated interpenetration of the cultures of the East and West, as well as North and South.
The remains of the dress were studied at the Centre of Studies of Historical and Traditional Technologies, the D.S. Likhachev Russian Research Institute for Cultural and Natural Heritage, in cooperation with the Chair of Archaeology of the Moscow State University and Department of Archaeology of the State Historical Museum.
В. В. Новиков. Об одном типе скандинавских оголовий X в. с территорий Древней Руси и Скандинавии
В статье представлены находки, связанные с одним ярким типом уздечных наборов, получивших распространение на территории Скандинавии и Древней Руси в X в. Уздечный набор включает в себя удила и особые цельнолитые кольцевидных псалий из медного сплава. Каждое кольцо псалия разделено трехлопастным выпуклым центральным элементом, концы которого оформлены в виде зооморфных масок. С двух сторон на дуге кольца расположены фигурные выступы в виде изогнутых голов коней или драконов. На псалиях закреплены и четыре трапециевидных зажима, фиксировавших ремни оголовья. Как сами псалии, так и зажимы для ремней покрыты позолотой и орнаментированы в одном из скандинавских стилей – в стиле Борре или Йеллинг. На территории Скандинавии в настоящее время известно 11 находок, а на территории Древней Руси – 21 находка.
Особого внимания заслуживает наиболее значительная группа элементов в составе уздечного набора – специальные трапециевидные крепления для кожаных ремней оголовья. В статье для этой группы элементов предложена классификация и особый термины «направляющие ремней оголовья» В зависимости от особенностей конструкции, направляющие могут быть разделены на два класса. К первому классу (T1) относятся направляющие, состоящие из железной основы в виде трапециевидной пластины с петлей и орнаментированной пластиной из медного сплава с отверстиями под заклепки или отлитые сразу вместе со штифтами. Ремни оголовья закреплялись между железной основой и основой из цветного металла при помощи заклепок. В большинстве случаев четыре отверстия для заклепок располагались по углам трапеции. Однако есть экземпляры и с тремя отверстиями (два – по углам основания трапеции и одно – в центре, чуть ниже зооморфной маски). В первом классе можно выделить два вида на основании формы железной петли. К первому классу относится 13 предметов.
Ко второму классу (T2) (6 предметов) относятся массивные орнаментированные пластины из цветного металла с отлитой вместе с ними петлей для крепления к кольцевидному псалию. Железная пластина с обратной стороны является вспомогательным элементом: она может выполнять функцию дополнительного крепления или и вовсе отсутствовать. Ремни оголовья здесь закреплялись между железной вспомогательной пластиной и основной пластиной из цветного металла при помощи штифтов или заклепок.
В этом классе также можно выделить два вида. В пластинах первого вида (T2S1) петля загибалась в обратную сторону непосредственно в верхней части трапециевидной пластины. К этому виду можно уверенно отнести пять находок. Второй вид (T2S2) характеризуется петлей, которая не только являлась креплением к псалию, но и переходила в крепление для ремня и была снабжена отверстием для заклепки.
В предложенной классификации орнамент выделяется в отдельный признак, который позволяет выделить подвиды в границах классов и видов. В связи с этим по композиции орнамента и включенным в него элементам все находки направляющих с территории Древней Руси и Скандинавии могут быть разбиты на 8 групп.
Наиболее сложным остается вопрос датировки указанных находок. Для определения более точных дат необходимо в первую очередь обратить внимание на скандинавские и древнерусские закрытые погребальные комплексы, из которых происходят известные нам аналогии. На основании их осторожного анализа можно датировать подобные предметы временем ближе к середине – второй половине X в. Важно отметить, что предметы этого типа используются на территории Скандинавии и Древней Руси в одно и тоже время, то есть мы не наблюдаем практически никакого хронологического разрыва в появлении предметов на этих территориях.
V. V. Novikov. About One of the Types of Scandinavian Bridle Sets of the 10th Century from the Territory of Ancient Rus′ and Scandinavia
This article presents finds concerned with a distinctive type of bridle sets which was spread over the territories of Scandinavia and Ancient Rus’ in the 10th century. These bridle sets included bits and peculiar cheek-pieces cast as a ingle piece from a copper alloy. Each ring in the cheek-pieces was divided by a three-blade relief central element, the terminals of which were shaped as zoomorphic masks. At the two ends of the arc of the rings there were figured protrusions in the form of turned heads of horses or dragons. In addition, on the cheek-pieces, there were four trapeziform clips fixing the straps of the bridle. Both the cheek-pieces themselves and the clips for straps were gilded and ornamented in one of the two Scandinavian styles — Borre or Jellinge. Now, 11 finds of such sets are known in Scandinavia and 23 from the area of Ancient Rus’ (Tabl. 1, 2).
Especially noteworthy is the most important group of elements in the composition of the bridle sets — the trapezoid fixations for the leathern straps. In the present article, a classification and special terms (guides of the bridle straps) are proposed for this group. Depending on the features of their construction, the guides can be subdivided into two classes (Tabl. 3). The first class (T1) includes the guides consisting of an iron base in the form of a trapezoid plate with a loop and an ornamented plate from a copper alloy either with holes for rivets or with pins cast as one piece with the plate (Fig. 3, 1, 2). The straps of the bridle were fixed between the iron base and the plate of non-ferrous metal by means of rivets. Most commonly, there were four holes for the rivets located at the corners of the trapeze (Fig. 3, 3, 6– 8, 10–12). However, also specimens with three holes occur (two — at the corners of the base of the trapeze and one in the center, slightly below the zoomorphic mask) (Fig. 3, 4, 5, 9). In the first class, two subspecies can be distinguished according to the shape of the loop. This group now comprises 14 specimens.
The second class (T2) (6 specimens) comprises massive ornamented plates cast from non-ferrous metal together with the loops for their attachment to ring-shaped cheek-pieces (Fig. 4, 1, 2). The iron plate on the back is an auxiliary element: it can serve as an additional fixation or be absent altogether. The straps were fixed between the iron auxiliary plate and the main plate of non-ferrous metal by means of pins or rivets.
This class also can be subdivided into two subclasses. On the plates of the first type (T2S1), the loop was turned backwards immediately at the upper part of the trapezoid plate. We can reliably attribute five finds to that type (Fig. 4, 3–5, 6, 7). The second type (T2S2) is distinguished by a loop which was intended not only for attachment to the cheek-piece but also continued into a fixation for the strap and was provided with a hole for riveting (Fig. 4, 8).
In the classification proposed, the ornamental pattern serves as a separate indication which allows us to distinguish sub-types within the classes and types. Thus according to the composition of the design and its elements, all the finds from Scandinavia and Ancient Rus’ can be subdivided into 8 groups.
The problem of dating of the finds in question remains the most complicated issue. In order to obtain more exact dates, one must consider firstly the Scandinavian and Ancient-Russian closed associations from which the known parallels come (Tabl. 4). Their cautious analysis suggests the dates of these objects to be close to the middle or second half of the 10th century. It is of importance that objects of this type were used in Scandinavia and Ancient Rus’ simultaneously i.e. we cannot trace any chronological gap between their appearance in these two territories.
И. В. Иванова, Н. Ю. Иванова. Коллекция костяных изделий Ладоги (по материалам из раскопа близ Варяжской улицы в пос. Старая Ладога)
В 1972 – 1977 гг. В. П. Петренко провёл раскопки в с. Старая Ладога на участке близ Варяжской улице. Раскоп расположен на левом берегу р. Ладожки между Волховским шоссе и Варяжской улицей (рис. 1). Его площадь составила 600 кв.м., а мощность культурного слоя 3,8 м, имеющего датировку – середина IX – начало XI вв.
При исследовании данного участка был собран достаточно богатый археологический материал. В состав находок вошла значительная и разнообразная коллекция предметов из рога и кости – 674 экз. (456 изделий и 218 заготовок). К сожалению, после смерти автора раскопок значительная часть предметов была утрачена. Сейчас имеются сведения о 148 предметах (132 изделия и 16 заготовок). В работе учтены не только сохранившиеся изделия, но и известные по графическому изображению. Статья посвящена подробному анализу коллекции костяных предметов с Ладожского посада, в которую входят гребни, копоушки, игольники, подвески, булавки, в том числе острия и предметы для плетения, проколки, иглы, ложки, предметы для игр, коньки, пуговицы и застёжки, кольца, пряслица, рукояти, наконечники стрел и предметы неизвестного назначения. Вещи Ладожского посада рассматриваются в сравнении с материалами, полученными в разные годы с Земляного городища.
Тот факт, что на ладожском поселении костяной материал составляет приблизительно 1/3 из всех видов индивидуальных находок, и наличие здесь в слоях второй половины X в. двух косторезных мастерских, дает возможность с большой долей вероятности утверждать, что косторезное ремесло в этот период становится одним из основных ремёсел жителей Ладоги.
Предметы из кости и рога, а также их заготовки встречаются с древнейших культурных напластований, отложившихся на Ладожском посаде. Некоторые предметы были сделаны весьма искусно мастерами высокой квалификации. Это позволяет предположить, что для первых поселенцев данной территории характерно широкое использование кости в быту и к IX в. косторезное производство у них достигло высокого уровня. Ближайшие аналогии ладожским предметам фиксируются на памятниках южного побережья Балтийского и Северного морей (Хедебю, Волин, Калабжек, Фризия). К концу X в. связи с этими территориями еще более укрепляются. В этот период на Ладожском посаде, как и на Земляном городище, прослеживается тенденция увеличения количества и расширения ассортимента костяных и роговых изделий.
Судя по собранному и рассмотренному нами материалу, Ладога во второй половине X в. выступает как значительный центр косторезного производства Северной Руси.
I. V. Ivanova, N. Yu. Ivanova. Collection of Bone Objects from Ladoga (materials from excavations near Varyazhskaya Street in Staraya Ladoga)
In 1972–1977, Valeriy P. Petrenko conducted excavations in the area near Varyazhskaya Street in Staraya Ladoga. The excavation was situated on the let bank of the Ladozhka River between the Volkhov Highway and Varyazhskaya Street (Fig. 1). Its total area amounted to 600 sq. m where the cultural deposits were 3.8 m thick. These layers were dated from the mid-9th — early 11th centuries AD.
Fairly rich archaeological materials were recovered from this area. The finds included a large and diverse collection of objects made from horn and bone — 674 specimens (456 finished objects and 218 blanks). Unfortunately, many artefacts were lost after the death of the researcher. Now, information on 148 objects (132 complete and 16 blanks) is at our disposal. In the present study, not only available objects but also those known only from their graphic representations are considered. This paper deals with detailed analysis of the collection of bone artefacts from the Ladoga Posad (settlement) including bone combs, ear spoons, needle cases, pendants and pins, as well as points and weaving tools, awls, needles, game implements, skates, buttons and clasps, rings, spindle whorls, grips, arrowheads and objects of unclear purpose. The finds from the Ladoga Posad are compared with finds yielded in different years by excavations of the Zemlyanoye Gorodishche (Earthen Hillfort) in Ladoga.
The fact that the bone objects constitute about one third of the individual finds from the Ladoga settlement, as well as the discovery of two bone-carving workshops in layers of the second half of the 10th century here, enables us to state with a fair confidence that bone-working was among the main handicrafts among Ladoga residents during the period mentioned.
Bone and horn objects are found in the most ancient cultural deposits at the Ladoga Posad. Some were very skilfully manufactured by highly qualified artisans. This fact suggests that the first settlers at the territory under consideration used bone very widely in their everyday life and that by the 9th century AD the bone-carving manufacture had reached a very high level here. The closest parallels to the Ladoga finds are reported from sites of the southern littorals of the Baltic and Northern seas (Hedeby, Wolin, Koіobrzeg, Frisia). By the late 10th century, connections with these regions had become fairly intensive. Moreover, during the latter period, a tendency of quantitative increase and diversification of carved bone and horn products is noted both at the Ladoga Posad and Zemlyanoye Gorodishche.
The archaeological materials here summarized and considered suggest that Ladoga was an important bone-working centre of Northern Rus in the second half of the 10th century.
С. Ю. Каинов, Е. Е. Авдеенко. Литые наконечники ножен мечей (по материалам Троицкого раскопа Новгорода Великого)
В ходе археологических работ на Троицком раскопе Новгорода Великого было найдено четыре наконечника ножен меча, изготовленных в технике «ажурного литья». Наиболее ранний наконечник относится к группе наконечников с изображением птицы и найден в слое, датирующемся 30-ми гг. Х в. Возможно, подобные наконечники появились в Скандинавии во второй четверти Х в., откуда распространились в том числе и на территорию Древней Руси. Второй наконечник найден в 27 строительном ярусе, датирующемся 970–990 гг. Наконечник относится к группе наконечников с мотивом человеческой фигуры. Подобные наконечники распространены как на территории Скандинавии, так и на территории Древней Руси. Новгородский наконечник представляет собой тип наконечников, первоначальное изображение на которых сильно видоизменено и искажено. Аналогичные наконечники происходят с территории расселения балтских племен, где они широко датируются X–XI вв. Третий наконечник найден в слое 1065–1075 гг и относится к группе наконечников с изображением совмещенных фигур человека и птицы, выполненных в скандинавском стиле Борре. Подобные наконечники широко распространены в Скандинавии, три экземпляра найдены на территории Древней Руси. Новгородский экземпляр отличается меньшей высотой. Схожие по сюжету и размеру наконечники найдены в Прибалтике. Четвертый наконечник найден в слое первой половины XIII в. Аналогии данному наконечнику авторам не известны. Возможно, наконечник являлся продукцией местного мастера.
Наконечники Троицкого раскопа, датирующиеся Х–XI вв., представлены образцами, связанными со скандинавским ювелирным искусством. Единственный наконечник, датирующийся более поздним временем, возможно, является продукцией местного новгородского мастера. Концентрация в ранних слоях Троицкого раскопа находок, связанных с мечами, дополняется другими категориями предметов воинского снаряжения – деталями защитного вооружения, боевым топором, наконечниками копий и стрел. По всей видимости, на этой части территории Людина конца Новгорода в этот период проживали люди, связанные с профессиональной воинской средой.
S. Yu. Kainov, E. E. Avdeenko. Cast Sword Chapes (Finds from Troitsky Excavation in Novgorod the Great)
In the course of excavations at the Troitsky Area in Novgorod the Great, four sword chapes were uncovered, manufactured in the technique of «openwork casting». The oldest chape belongs to the group of chapes with a representation of a bird; it was found in a layer dated to the 930s. It is possible that chapes of this type appeared in Scandinavia in the second quarter of the 10th century, wherefrom they spread, in particular, to the territory of Ancient Rus’. The second chape was recovered from building horizon 27 dated to 970–990 AD. This chape belongs to the group of chapes with a motif of a human figure. Similar chapes are distributed both throughout Scandinavia and Ancient Rus’. The Novgorod chape belongs to the type with the initial representations strongly modified and distorted. Similar chapes originate from the area of settlement of Baltic tribes where these objects are loosely dated to the 10th and 11th centuries. The third chape was found in a layer of 1065–1075 AD and belongs to the group of chapes with representations of joined figures of a human and a bird executed in the Scan dinavian Borre style. Similar chapes are widely distributed in Scandinavia and three specimens have been found in the territory of Ancient Rus’. The Novgorod example is lower in height. Chapes similar in terms of the representation and size were found in the Baltic area. The fourth chape was retrieved from a horizon of the first half of the 13th century. The present authors are aware of no parallel to this object. Possibly we are dealing with a product of a local artisan.
Chapes from the Troitsky Excavation dated to the 10th–11th centuries comprise examples related with Scandinavian jewellery. The single chape, dated to a later period, is probably a product of a local Novgorod artisan. The finds from the Troitsky excavation related to swords are supplemented by other categories of items of warrior’s equipment: a battleaxe, spear-heads and arrowheads. In all probability, this part of the Lyudin Konets district of Novgorod was inhabited by people linked with the professional military milieu.
И. В. Антипов. Волынские башни
В 1952 г. П. А. Раппопорт впервые подробно описал три одиночные башни, располагавшиеся на исторической территории Волыни: Столпьенскую и Белавинскую башню близ г. Холма (Хелм, Польша) и Каменецкую башню вблизи Бреста (Белоруссия). Исследователь предлагал датировать памятники концом XIII – началом XIV в.
За полвека, прошедшие с момента публикации статьи Раппопорта, появились новые данные по истории этих оборонительных сооружений, новые башни были открыты в Галиче, Черной Руси и на Волыни: башня в Черторыйске (1291 г.), башня в Спасском монастыре около Старого Самбора (конец XIII в.), две башни в Новогрудке (XIII – первая половина XIV в.). Польские археологи и историки архитектуры проводили обследования башен в Столпье и Люблине, изучали остатки Белавинской башни, церковь в с. Спас, предположительно построенную на месте башни. Повторно был раскопан и комплекс построек на Высокой горке в Холме.
П. А. Раппопорт считал, что подобные башни были широко распространены в европейском оборонном зодчестве и не выделял их в какой-то отдельный тип. В 1972 г. М. А. Ткачевым был введен в науку термин «башни волынского типа». С тех пор данные башни рассматриваются как принадлежащие к одному, так называемому «волынскому типу».
Цель данной статьи: проанализировать накопленный материал с целью определить обоснованность рассмотрения данных башен в качестве единой группы, а, следовательно, и возможность существования термина «башни волынского типа».
В ходе анализа построек удалось установить, что господствующая сейчас посылка о том, что во второй половине XIII – первой половине на Волыни повсеместно стали строиться оборонительные башни, оказывается неверной. Второй половиной XIII в. мы можем датировать Каменецкую, Берестейскую и Черторыйскую башни, второй половиной XII в. – башню в Столпье, серединой XIV в. – башню в Белавино. Все основные башни, упомянутые в данной статье, не только относятся к разным периодам в истории архитектуры, их функции различны: Столпьенская башня – это столп, храм уникального типа; Каменецкая башня – одиночная башня, стоящая в системе дерево-земляных укреплений, Белавинская башня – сторожевая башня, охраняющая подступы к Холму, и не связанная с какими-либо оборонительными сооружениями, наконец, Люблинская башня – классический донжон, башня, которая выполняла не только функции оборонительного сооружения, но и была жилищем феодала. Таким образом, среди изученных башен лишь Каменецкая, Черторыйская и, вероятно, Берестейская, могут относиться к некому специальному типу, который все же нельзя называть «волынским», поскольку подобные башни встречаются во многих европейских землях, а также на северо-западе Руси (Изборск, Корела).
I. V. Antipov. Volyn Towers
This article is devoted to several towers which are situated in the historic territory of the Volyn principality occupying in the 12th–13th centuries the borderland between Ancient Russia, Poland and the rising Lithuanian state. In 1952, Pavel A. Rappoport was the first who thoroughly described three buildings here: the Stolpiye and Belavino towers near the town of Holm (now Helm in Poland) and the Kamenets tower near Brest (Byelorussia). The Belavino tower was finally destroyed during the Second World War, the towers in Kamenets and Stolpiye have survived until now. Rappoport supposed that these towers were built in the second half of the 13th or first third of the 14th century.
Now new evidence is available concerning the history of these towers and on some other ones erected in the historic territory of the Volyn principality. The present article presents analysis of new information about these buildings and, in this connection, the author discusses the appropriateness of using such a term as the «Volyn type» of towers.
The main conclusion of the article is that the Volyn towers are of different dates: the towers of Kamenets, Berestiye and Chertoriysk were built in the second half of the 13th century, the one in Stolpiye was erected in the late 12th century; the tower in Belavino is probably dated from the mid-14th century. These towers are not only differently dated but also their functions differed: the tower in Stolpiye was a temple of a unique type; the Kamenets tower was built as a single brick fortification within the system of wood-and-earthen defenses; the tower in Belavino served as a watch-tower protecting the territory around the town of Holm with no other fortifications (walls or moats) near it; the Lublin tower belongs to the classic dungeon type, i.e. the tower which was simultaneously a fortification and a feudal dwelling place.
To conclude, of the towers today known, only those in Kamenets, Chertoryisk and, probably, Berestiye belong to a special variety. However these neither can be attributed to any original «Volyn type», since similar structures are found at many European sites and in Northwestern Russia (for example in Izborsk and Korela).
А. В. Курбатов. Спорные вопросы в изучении кожевенного ремесла средневековой России
К изучению русского средневекового кожевенного ремесла в последнее время наметился определенный интерес среди отечественных археологов. Данная статья посвящена разбору критических замечаний Д. О. Осипова. Выделены две группы замечаний: 1) атрибуция археологических кожаных предметов и 2) выводы историко-культурного плана, связанные с древнерусским кожевенным ремеслом. Автор надеется, что развернувшаяся дискуссия будет способствовать более интенсивной научной разработке всего круга вопросов средневекового русского ремесла.
A. V. Kurbatov. Disputable Problems in Studies of the Leather Craft in Mediaeval Russia
Recently, among Russian archaeologists, a certain interest has been aroused in studies of mediaeval Russian leather-working craft. The present paper is dedicated to analysis of D.O. Osipov’s critics concerned with this problem. Two groups of the critic notes are discussed: 1) attribution of leathern objects among archaeological finds, and 2) historical and cultural conclusions concerned with Ancient-Russian leather-dressing. The author hopes that the discussion started up will be helpful for deeper studies of the entire scope of problems of mediaeval Russian crafts.
АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ АРХЕОЛОГИИ
Е. И. Гак, Р. А. Мимоход, А. А. Калмыков. Сурьма в бронзовом веке Кавказа и юга Восточной Европы
В статье обсуждаются вопросы появления, распространения и использования сурьмы у населения бронзового века Кавказа и Восточной Европы. В археометаллургической литературе сурьма долгое время не рассматривалась в ряду древнейших металлов, что входило в противоречие с многочисленностью сурьмяных находок в кавказских и волго-уральских памятниках эпохи бронзы при наличии на Кавказе сурьмяных месторождений и рудников этого времени.
Благодаря рентгено-флуоресцентному исследованию выборки вещей, установившему факт массового присутствия сурьмы в посткатакомбной лолинской культуре степного Предкавказья, найдено недостающее звено в цепочке связей, объясняющих появление сурьмы на юге Восточной Европы. Последующий комплексный анализ сведений о сурьмяных изделиях памятников лолинской и других культур всей рассматриваемой зоны с учетом данных по древним выработкам кавказских сурьмяных руд позволил заключить, что первичный очаг производства металлической сурьмы возник на финальной стадии эпохи средней бронзы в срединной части Кавказа вблизи Главного Хребта. Оттуда сурьмяное литье быстро распространилось в восточном и южном направлениях. На север основной поток сурьмяного сырья и/или продукции шел меридионально по центру Предкавказья. В эпоху поздней бронзы он был в большей степени ориентирован на волго-уральского потребителя.
Сурьмяное производство было освоено в разных культурах и регионах. Преимущественное использование сурьмы для отливки украшений предопределялось ее физико-химическими свойствами и серебристым блеском поверхности. Будучи доступной, легкой и относительно безопасной в получении, металлическая сурьма на значительной части кавказско-восточноевропейских территорий заместила собой сходные по цвету медные сплавы с высоким содержанием мышьяка, прежде доминировавшие в производстве мелкой литой гарнитуры.
Выявленные в распространении сурьмы пространственно-географические и культурно-хронологические закономерности напрямую связаны с глобальными культурно-генетическими процессами, охватившими юг Восточной Европы и Кавказ на переходном этапе от средней к поздней бронзе. Освоение сурьмяного литья населением степного Предкавказья происходило под влиянием южных, скорее всего, восточнокавказских социумов, принимавших участие в сложении лолинской культуры. В свою очередь южные посткатакомбные культурные группы, став компонентом формирования колесничных культур Поволжья и Волго-Уралья, способствовали распространению сурьмы в этих регионах. Таким образом, сурьма может рассматриваться не только как индикатор межкультурных взаимодействий в период с XXII по XV вв. до н.э. (cal. BC), но и как весомый аргумент в пользу существования генетической связи кавказского и волго-уральского очагов культурогенеза.
E. I. Gak, R. A. Mimokhod, A. A. Kalmykov. Antimony in the Bronze Age of the Caucasus and South of Eastern Europe
This article discusses the aspects of appearance, distribution and use of antimony by the Bronze Age peoples of the Caucasus and Eastern Europe. In the archaeological publications on metal production, antimony for a long time was not considered among the most ancient metals. Meanwhile, this fact ran contrary to numerous finds of antimony from Caucasian and Volga-Ural sites and the presence of antimony deposits and mines in the Caucasus of the period in question.
Owing to X-ray fluorescent analysis of a series of objects, the fact of copious presence of antimony in the post-Catacomb Lolinskaya culture in the steppe Ciscaucasian region has been established thus defining the missing link in the chain of connections which led to the appearance of antimony in the south of Eastern Europe. Subsequently, aggregate analysis of the evidence on antimony artefacts from sites of the Lolinskaya and other cultures throughout the entire area under consideration and ancient mine working of antimony in the Caucasus has resulted in the conclusion that the primary hotbed of production of antimony arose at the final phase of the Middle Bronze Age in the central zone of the Caucasus near the Main Ridge. From there, antimony casting spread quickly eastwards and southwards. As to the north, the main stream of raw antimony or products from it was directed meridionally via the centre of the Caucasus. During the Late Bronze Age, this exportation was oriented to a great extent to the Volga-Ural consumers.
Antimony production was developed in different cultures and regions. Antimony was used primarily for casting jewellery due to its physico-chemical properties and the silvery lustre of the surface. Easily available and relatively safely produced, metallic antimony, throughout the most of Caucasian and East-European regions, replaced the similar in colour copper alloys with high contents of arsenic which previously dominated in production of small cast fittings.
The spacial-geographic and cultural-chronological regularities revealed concerning the spread of antimony were directly related with the global culturogenetic processes embracing the south of Eastern Europe and Caucasus at the transitional phase between the Middle and Late Bronze Ages. The development of antimony casting by the population of the steppe Ciscaucasia was probably influenced by the southern, or rather East-Caucasian communities which partly established the Lolinskaya archaeological culture. In turn, the southern post-Catacomb cultural groups, after having become a component constituting the chariot cultures of the Volga and Volga-Ural areas, promoted the spread of antimony in these regions. Thus antimony is to be considered not only as a mark of cultural interactions in the period from the 22nd to 15th centuries cal BC, but, in addition, as a weighty argument in favour of the existence of the links between the Caucasian and Volga-Ural hotbeds of cultural genesis.
М. Б. Рысин. Проблемы хронологии и периодизации древних культур Кавказа (радиокарбонная «революция» и традиционная археологическая типология)
Статья является попыткой уточнения хронологии северокавказских памятников энеолита и раннего бронзового века. Данные полученные методами естественных наук существенно отличаются от хронологии памятников Кавказа основанной на традиционных археологических методах. Кавказский регион пока не обеспечен статистически достоверными сериями датированных образцов из археологических памятников эпохи палеометалла. Часть из этих датировок не может не вызывать сомнений. Поэтому, на наш взгляд, сегодня было бы правильнее опираться, в первую очередь, на традиционные сравнительно-типологические и стратиграфические наблюдения.
Сегодня можно с большой долей вероятности утверждать, что энеолитические поселения Замок, Мешоко, Ясенева поляна появились раньше майкопских памятников и затем сосуществовали с последними на соседних территориях. О надежном диапазоне абсолютных дат этих энеолитических памятников говорить пока преждевременно. Более-менее надежные датировки майкопских и новосвободненских памятников (установленные традиционными археологическими методами) приходятся на вторую половину четвертого-начало третьего тыс. до н. э. Этому периоду соответствует и большинство калиброванных датировок по 14С. При попытке датировании майкопских памятников началом IV тыс. до н. э. археологи переходят в область предположений, подкрепленных только несколькими ненадежными калиброванными датировками по 14С. Убедительно обосновать такую раннюю хронологическую позицию майкопских памятников Северного Кавказа сегодня не представляется возможным.
M. B. Rysin. Problems of Chronology and Periodization of Ancient Cultures of the Caucasus (Radiocarbon «Revolution» and the Traditional Archaeological Typology)
This paper is an attempt to develop a more exact chronology of North-Caucasian sites of the Aeneolithic period and Early Bronze Age. The data obtained by methods of natural science differ considerably from the chronology of Caucasian sites based on the traditional archaeological techniques. For the Caucasian region, statistically reliable series of dated samples from archaeological sites of the Palaeometal Epoch are as yet unavailable. Some single dates obtained cannot be but doubtful. Therefore, it seems more correct now to base our knowledge primarily on traditional comparative typological and stratigraphic studies.
At present, it seems very probable that Aeneolithic settlement-sites of Zamok, Meshoko, Yaseneva Polyana arose prior to the Maykop sites and afterwards were occupied simultaneously with the latter in adjacent regions. Any range of absolute dates for these Aeneolithic sites so far looks as farfetched. The more or less reliable dates of Maykop and Novaya Svoboda sites (as defined by traditional archaeological methods) fall to the second half of the 4th and beginning of the 3rd millennium BC. The majority of calibrated 14C dates also correspond to this period. When attempting to date the Maykop sites to the early 4th millennium BC, archaeologists are basing on a hypothesis confirmed only by a few unreliable calibrated radiocarbon dates. At present, it is unlikely that such an early chronological position could be any convincingly founded.
М. Т. Кашуба. О гальштатте и Гальштатте в Северном Причерноморье – современное состояние исследований
Гальштаттские исследования в Северном Причерноморье перешагнули свой вековой рубеж. Их начало было положено в статье А. Спицына «Скифы и Гальштатт» (1911). Современный уровень исследованности заключительного периода эпохи бронзы и раннего железного века, накопление новых и важных материалов позволяют применять термин «гальштатт» к материалам из Северного Причерноморья, если учитывать его расширительное толкование, т.е. гальштатт как эпоха (соответственно, HaA–HaB–HaC–HaD, XII–VI вв. до н.э.). Известные к настоящему времени и обладающие рядом специфических параметров археологические культуры, материалы и отдельные находки (импорты) XII–VI вв. до н.э. из Восточного Прикарпатья, Среднего Побужья и Среднего Поднепровья были отнесены к гальштаттским древностям Северного Причерноморья (Ha-NP). Первый этап в развитии гальштаттских древностей Северного Причерноморья связан с процессом «гальштаттизации» Восточного Прикарпатья. Его археологическим выражением являются несколько гальштаттских, карпато-дунайских культур XII–VIII/VII вв. до н.э. (Гава-Голиграды-Грэничешть, Кишинэу-Корлэтень, Козия-Сахарна, Басарабь-Шолдэнешть и позднегальштаттские древности). Второй этап в развитии гальштаттских древностей Северного Причерноморья связан с влияниями из областей Восточногальштаттского круга Средней Европы (Немиров и синхронный горизонт памятников). Гальштаттские древности Северного Причерноморья, рассмотренные совокупно из-за своей принадлежности к гальштаттским и гальштаттоидным культурам и культурным группам, миграционного (неместного) характера происхождения и ориентированности контактов их носителей в западном и юго-западном направлениях, имеют разные источники своего происхождения. Появление гальштаттских, карпато-дунайских древностей в Северном Причерноморье на первом этапе (Ha-NP I, XII–VII/VI вв. до н.э.) связано с функционированием (пульсацией) среднедунайского очага культурогенеза («гальштаттизация» Восточного Прикарпатья). На втором этапе (Ha-NP II, VII–VI вв. до н.э.) гальштаттские древности связаны с деятельностью носителей раннескифского комплекса, благодаря которым осуществился непосредственный контакт и последовавшая затем миграция небольшой группы населения из культур/культурных групп Восточногальштаттского круга Средней Европы в регион Среднего Побужья и, частично, лесостепные области Днепровского Правобережья («немировский этап»).
M. T. Kashuba. Hallstatt in the Northern Black Sea Region – Modern Studies
The studies of the Hallstatt Age on the northern Black Sea littoral have now turned over their century-old history. Their beginning was laid in the article by Alexander A. Spitsyn «Skify i Gal’shtatt» («Scythians and the Hallstatt»; 1911). New and important evidence accumulated at the modern level of our knowledge about the final period of the Bronze Age and the Early Iron Age allows us to apply the term «Hallstatt» to some finds from the northern Black Sea area if we apply it widely to artefacts of a certain period (respectively HaA–HaB–HaC– HaD; 12th–6th centuries BC). Some archaeological cultures now known as possessing a number of specific features, as well as finds of single imports of the 12th–6th centuries BC from the eastern Carpathians, Middle Bug region and middle reaches of the Dnieper, have been attributed as Hallstatt antiquities of the northern Black Sea littoral (Ha-NP). The first phase of the evolution of Hallstatt material culture in the northern Black Sea region was related with the process of «Hallstattization» of the eastern Carpathians. In terms of archaeology, this phase left a number of Hallstatt Carpathian/Danubian cultures of the 12th–8th/7th centuries BC (Gava—Holihrady—Graniceshti, Chishinau—Corlateni Cozia—Saharna, Basarabi—Soldaneshti and the late Hallstatt antiquities). The second phase in the evolution of the Hallstatt cultures in the northern Black Sea area was influenced by regions of the East-Hallstatt circle of Central Europe (the Nemirov and synchronous group of sites). Hallstatt antiquities on the northern Black Sea littoral, taken in the aggregate, are of differing origins. They belong to Hallstatt and Hallstatt-like cultures or migrant (i.e. non-local) cultural groups. Also the western and southwestern orientation of the contacts of the bearers of these cultures is discussed. The appearance of Hallstatt or Carpathian-Danubian antiquities in the northern Black Sea region at the first phase (Ha-NP I; 12th–7th/6th centuries BC) was linked with the functioning (pulsation) of the Middle-Danubian hotbed of the cultural genesis («Hallstattization» of the eastern Carpathian region). At the second phase (Ha-NP II; 7th–6th centuries BC), the Hallstatt antiquities were generated by the activities of bearers of the early Scythian complex. The latter caused the immediate contacts and afterward migration of populations of the cultures or cultural groups from the East-Hallstatt area of Central Europe to the Middle Bug River and some to the forest-steppe of the Dnieper right banks (the «Nemirov stage»).
Н. В. Жилина. Теория влияний и своеобразия на примере древнерусского драгоценного убора
Цель статьи – теоретическое рассмотрение процессов культурного взаимодействия. По ювелирному славяно-русскому материалу выделены их варианты: 1) собственная разработка мирового образца (восточнославянские фибулы VI–VIII вв.); 2) рождение новой формы украшения на базе освоения ювелирной технологии (звездообразные и гроздевидные серьги VII–IX вв.); 3) оригинальное воспроизведение формы на уровне простой технологии (лучевые височные кольца IX–XI вв.); 4) временное и ограниченное распространение убора его носителями внутри другой культуры (скандинавский убор на Руси, конец VIII – начало XI вв.); 5) использование типологически сходных украшений в индивидуальных вариантах убора (салтовские, половецкие, иранские бусинные кольца; перстни – XI–XII вв.); 6) мощное долговременное и осознанное влияние вследствие смены культурной ориентации (конец XI – первая треть XIII вв.: восприятие византийского эмалевого убора, видоизменение черневого и скано-зерненого при сохранении оригинальности); 7) родственность и породнение уборов (гривны, браслеты, височные кольца, зооморфные изделия, амулеты финно-угров, балтов и славян – с эпохи раннего Средневековья).
N. V. Zhilina. The Theory of Influences and Originality through the Example of Old Russian Jewellery Sets
Analysis of foreign influences and definition of the cultural originality need a theoretical basis. In order to resolve the problems of cultural influences, it is necessary to reconstruct the processes of contacts using particular archaeological and historical evidence. Based on the example of Slavic- Russian history, variants of these processes are here presented through the prism of jewellery.
A number of these variants are concerned with the people’s history: political events, migrations and changes in the cultural orientation.
1. Original development of world example on equal part with other peoples. The East Slavs produced in the 6th–8th centuries a typologically and stylistically original variety of brooches — finger-shaped and anthropo- or zoomorphic ornaments, based on Roman and Byzantine examples.
2. Mastering of an advanced jeweller’s technology and the consequent appearance of similar types of ornaments. Basing on the use of the Byzantine filigree technique (cluster-like and star-shaped earrings of the 7th–9th centuries), the West and East Slavs started to apply elemental inlaid works of large granules resulting in the appearance of very simple filigree ornaments.
3. Imitation of types of foreign ornaments at the level of a simpler native technology. In the 9th–11th centuries, original rayed temporal rings appear among East-Slavic peoples imitating in their casting technique the types of Byzantine filigree ornaments.
4. Ornaments imported by their wearers and distributed temporarily and on a limited scale among the local culture according to the social role and territory of the new-coming people. Since the late 8th century and in the 9th–10th centuries, Scandinavian ornamental objects spread throughout Rus and hybrid types were developed. The Slavic set of ornaments, preserving its structure, had not adopted some specific details of Scandinavian ornamentation (shell brooches) but typologically common types (necklace pendants, bracelets) were instead distributed. Scandinavian artistic styles in the 10th century were unusual in the Slavic artistic crafts, although, to some extent, they were to be reproduced later.
5. The use of ornaments typologically resembling their native variants among the local ornamental sets. The eastern ornaments of peculiar artistic types (in the 11th and 12th centuries — Saltovo and Polovtsian earrings, Iranian three-bead rings, signet-rings) were used in the ornamental sets in a similar way as the local objects. They are distinguishable among the native sets influencing in nothing their structure. Instead, the use of foreign objects was transformed according to the norms of the Russian ornamental set (e.g. belt plaques serving as necklace pendants).
6. The strong long-termed and conscientious influence produced by a change of cultural orientation — the use of a readymade system of jewellery and ornamental styles. After the adoption of the Christianity, Byzantine sets of enamel ornaments spread in Rus while the niello and granulated filigree objects were modified. The enamel and, in the beginning, niello arts of Rus followed the Byzantine styles. The silver granulated filigree craft preserved its traditions of making ornaments in geometric styles (bell-shaped ryasn pendants, kolts with a broad bow). In the art of niello, peculiar heathen motifs were used and an original interlacing style appeared.Another sphere of influences was due to the continuous ethnical and cultural surrounding of the people.
