Российский археологический ежегодник, 2011, №1. Аннотации

От редакции

Гипотеза трансатлантической миграции солютрейцев. Дискуссия

А. В. Табарев Атлантическая сага, или Последнее путешествие солютрейцев (некоторые аспекты дискуссии о маршрутах первоначального заселения Нового Света)

Предложенная американскими учеными Д. Стэнфордом и Б. Брэдли солютрейская (атлантическая, иберийская) версия о возможности первоначального заселения Северной Америки носителями культуры солютре (Западная Европа) вызвала активную полемику в среде археологов. Ее авторы сделали акцент на технологические параллели между индустриями кловис и солютре (наконечники, бифасы, нуклеусы для получения призматических пластин, клады) и комфортный характер продвижения по кромке североатлантического ледника на пике последнего ледникового максимума. В статье дается детальный анализ аргументов "за" и "против" атлантической гипотезы.

Tabarev A. V. Atlantic saga or the last travel of the Solutreans (some aspects of the discussion about the routes of the initial peopling of the New World).

The Solutrean (Atlantic, Iberian) hypothesis coined by D. Stanford and B. Bradley generated numerous and intensive debates among archaeologists. It describes the possible scenario of the initial peopling of the New World from West Europe by the bearers of the Solutrean culture. The authors made their focus on the technological similarities between the Clovis and Solutrean industries (points, bifacies, cores for prismatic blades, and caches) and comfort conditions for the movement along the edge of the North Atlantic Ice sheet during LGM.

Теория

Л. С. Клейн Гипотеза в археологии

Выдвижение и проверка гипотез в археологии рассматривается как разновидность логической операции выдвижения и проверки научных гипотез вообще. Если предъявить разом все критерии состоятельности, выдвигавшиеся при проверке гипотез, то ни одна гипотеза не пройдет проверки — все они будут забракованы сразу. Рассматривая условия состоятельности гипотез, автор предлагает сгруппировать их по уровням работы над гипотезой: сначала последнюю нужно проверить на условия научности, потом предъявить условия повышения вероятности, затем провести ее сквозь критерии доказанности, и, наконец, проверить с точки зрения критериев познавательной ценности. Автор сопоставляет проверку состоятельности гипотез в археологии с выдвижением и проверкой версий в криминалистике.

Klejn L. S. Hypothesis in archaeology.

The advancing and checking of hypotheses in archaeology is considered as a kind of the logical operation: advancing and checking of scientific (resp. scholarly) hypotheses in general. If we present altogether all experienced criteria of hypothesis validity, none of the hypotheses could stand the test — they all would be rejected at once. Considering the conditions of hypothesis quality, the author suggests to group them by levels of working over the hypothesis. First one should check the hypothesis against conditions of scientific character; then to present the conditions of probability acceleration; then to lead the hypothesis trough the criteria of proof; and finally to check the hypothesis by criteria of cognitive value. The author confronts the validity checking of hypotheses in archaeology with the advancing and checking of investigation leads in forensic science.

С. Лич. Археолог и детектив: от Ленинграда до Сент-Мери Мид

Палеолит

Е. В. Беляева, В. П. Любин. Ашельские рубила и истоки протодизайна

В статье обсуждается возможность использования понятия "протодизайн" для характеристики таких раннепалеолитических орудий, как ашельские рубила (бифасы). Исходный термин "дизайн" возник в связи с индустриальным производством, но в настоящее время дизайн определяется как любая профессиональная деятельность, которая придает утилитарным предметам эстетически привлекательный облик или делает их особо значимыми для пользователей. Соответственно, сейчас считается, что дизайн возник задолго до индустриальной эпохи, и для более ранних стадий непрофессионального дизайна предлагается термин "протодизайн". Чтобы лучше понять, что такое ашельские ручные рубила, кратко описывается предшествующий им период производства каменных орудий (олдованские индустрии, или Мод 1). Большинство олдованских орудий демонстрируют простые рабочие элементы (лезвия или острия), сделанные на отдельностях каменного сырья. Ашельские же макроорудия и в особенности ручные рубила впервые представляют собой не только определенную комбинацию рабочих элементов (два продольных лезвия и приостренный дистальный конец), но и намеренно оформленную объемную форму с тенденцией к симметрии в плане и в профиль. Большинство исследователей подчеркивают, что создание таких сложных орудийных форм путем полной модификации естественной отдельности породы предполагает наличие определенных мысленных моделей, или шаблонов, а также соответствующих технологий. Хотя наиболее эффективной формой для обеспечения утилитарной функции рубила считается каплевидная, в реальности их формы широко варьируют, причем их вариабельность явно зависит от географических и культурных факторов. Несмотря на более или менее серьезное влияние естественной формы и поделочных качеств сырья на технологию и морфологию рубил, внутри отдельных индустрий или их группировок часто наблюдается тенденция к стандартизации некоторых предпочитаемых форм. Встречаются также рубила с избыточно тщательной отделкой, что можно объяснить преобладанием в них не утилитарной, а скорее, эстетической или символической функций. Итак, мы полагаем, что истоки протодизайна можно проследить уже в производстве ашельских ручных рубил.

Belyaeva Ye. V., Liubin V. P. Acheulean handaxes and the roots of proto-design.

The paper discusses whether the notion of proto-design can be used to characterize Acheulean handaxes. The term design was born in relation to industrial production, but nowаdays it is defined as any professional activity providing utilitarian objects with such aspect that makes them aesthetically att ractive or especially significant for users. Accordingly, design is currently considered to have appeared long before the industrial epoch. For its earlier and non-professional stages the term ‘proto-design’ is proposed. To better understand the nature of the Acheulian handaxes the previous period of lithic tool manufacture (Oldowan or Mode 1 industries) is briefly described. Most Oldowan tools show simple working elements (cutting edges or points) formed on pebbles or other pieces of raw material. In contrast to this, the Acheulеan macro-tools and especially handaxes represent not only a certain combination of working elements (two lateral edges + pointed distal end), but also an intentionally shaped 3-D form with a tendency to symmetry in plan and profile. Most researchers believe that creating so complicated tool forms through complete modification of natural pieces of rocks suggests the presence of certain mental models (“mental templates”). Though the tea-drop shape is considered the most efficient in utilitarian sense, in reality the forms of handaxes are highly variable and this variability depends on both geographic and cultural factors. While the influence of raw material properties on the technology and morphology of handaxes can hardly be rejected, a trend to standardization and deliberate choice of some preferred forms is often observed too. Some handaxes might have had aesthetic or even symbolic rather than strictly utilitarian functions. Hence, we suppose that the origins of proto-design can be traced back to the Acheulеan.

В. И. Ташак Хронология раннего этапа верхнего палеолита Западного Забайкалья (по материалам Подзвонкой)

Статья посвящена хронологии начального этапа верхнего палеолита на территории Западного Забайкалья. На основе радиоуглеродных и термолюминесцентных данных, полученных на Подзвонкой - крупнейшем палеолитическом местонахождении в Забайкалье и одном из крупнейших в Центральной Азии - показано, что в диапазоне от 35 до 40 тыс. л. н. в Забайкалье уже сложились верхнепалеолитические индустрии. Наиболее ранние этапы верхнего палеолита в Забайкалье приходятся на период 40–45 тыс. л. н. Этот факт отражен в материалах Нижнего комплекса Подзвонкой. Однако в Забайкалье пока не найдены материалы среднего палеолита, на основе которых развивалась каменная индустрия Подзвонкой

Tashak V. I. Chronology of the Early Upper Paleolithic of Western Transbaikalian (with particular reference to the materials of Podzvonkaya).

The article is devoted to the chronology of the initial phase of the Upper Paleolithic in Western Transbaikalia. The author analyzes the radiocarbon and thermoluminescent dates from Podzvonkaya (the biggest Paleolithic site of Transbaikalia and one of the biggest in Central Asia) to show that the earliest Upper Paleolithic industries appeared in the region under consideration ca. 40–45 ka. This is evidenced first of all by the materials of the Lower complex of Podzvonkaya. As to the origin of this industry it still remains unclear, since no similar Middle Paleolithic assemblages are known in Transbaikalia.

Мезолит и неолит

С. Б. Слободин Раннеголоценовые памятники Аляски

В статье дается характеристика 60 основных археологических памятников раннего голоцена, изученных к настоящему времени на Аляске, излагаются представления о классификации индустрий этого времени. Рассматриваются вопросы их хронологии, генезиса, культурной и хозяйственной специфики.

Slobodin S. B. Early Holocene archaeological sites of Alaska.

The paper provides the characteristic of 60 main Early Holocene archaeological sites of Alaska, which are divided into a number of industrial traditions. Special attention is paid to the questions of their chronology and genesis, as well as cultural affiliation and economic orientation.

Н. А. Цветкова Ранний неолит Верхнего Поволжья: некоторые итоги изучения

В статье рассматриваются наиболее спорные вопросы в изучении раннего неолита Верхнего Поволжья (V–IV тысячелетия до н. э.). Памятники раннего неолита в регионе характеризуются керамикой с накольчато-гребенчатым орнаментом. Традиционно их принято относить к валдайской, верхневолжской и волго-окской археологическим культурам. На основании критической оценки имеющихся данных автор заключает, что валдайская ранненеолитическая культура должна скорее рассматриваться как вариант верхневолжской культуры. Автор также разделяет точку зрения Е. Л. Костылевой, А. В. Уткина, М. Г. Жилина и А. В. Энговатовой о том, что накольчатая керамика волго-окской культуры — это наиболее ранняя керамика верхневолжской культуры.

Tsvetkova N. A. Early Neolithic of the Upper Volga region.

The paper summarizes the current situation in the study of the Early Neolithic of the Upper Volga basin (V–IV millennia BC). The Early Neolithic of the region is characterized by the pottery decorated with drop-shaped and comb impressions. Traditionally these assemblages were classified to the Valdai, Upper Volga and Volga-Oka cultures. However, basing on the critical evaluation of the available evidence the author comes to the conclusion that the Valdai early Neolithic culture should rather be considered a subdivision of the Upper Volga culture. Further, the author agrees with M. Zhilin, E. Kostyleva, A. Utkin, and A. Engovatova in that the Volga-Oka pottery with drop-shaped impressions represents in fact the first stage of the Upper Volga culture.

Эпоха раннего матала

А. А. Ковалев Великая чемурчекская миграция из Франции на Алтай в начале третьего тысячелетия до н. э.

Статья посвящена проблеме происхождения чемурчекского культурного феномена: группы оригинальных типов погребальных сооружений и инвентаря, появляющихся в предгорьях Монгольского Алтая не позднее середины III тысячелетия до н. э. Работы последних лет позволили детально изучить архитектуру чемурчекских курганов и существенно пополнили серию чемурчекских каменных и глиняных сосудов. Полученные данные свидетельствуют о том, что чемурчекская погребальная традиция, формы сосудов и стилистика каменных изваяний происходят от традиций, существовавших на юге Франции в 3200–2700 гг. до н. э. (дольмены Керси, анжуйские дольмены, камерные гробницы со стенками, сложенными сухой кладкой, керамика культуры Ферьер, каменные статуи группы Гар и типа Сьон-Аоста). Специфическая черта конструкции чемурческих курганов — множественные периметральные насыпи, частично перекрывающие друг друга — восходит к множественным периметральным насыпям с фасадами мегалитических гробниц Бретани, Нормандии и Пуатье V–IV тысячелетия до н. э. Неизбежным представляется вывод о миграции древнего населения из Франции в Джунгарию в первой трети III тысячелетия до н. э. Эту миграцию можно связывать с носителями пра-тохарского языка.

Kovalev A. A. Great Chemurchek migration from France to Altai at the beginning of the IIIrd millennium B. C.

The paper is devoted to the Chemurchek culture that existed on the territory of Dzhungaria and Mongolian Altai ca. 2600–1700 kyr BC. This culture appears to have a considerable number of very close analogies in the Middle and Late Neolithic of South and Western France. Numerous parallels can be seen in the construction of burial structures (overlapping perimetral cairns, burial corridors with dry stone side-walls), in the specific style of stone statues, and in the peculiar forms of vessels. In the author’s opinion, such a close similarity between the cultural phenomena, separated by the distance of over 6,500 kilometers, can only be explained by a migration from the west of Europe to the Mongolian Altai. The results of this research can throw light on the problem of the origin of Tokharians. The Tokharian language belongs to the western Indo-European languages and is closely related to the Proto-Germanic and Proto-Italian languages. According to the glottochronological data, it was exactly during the period under consideration that the tokharian-speaking people came from the west to the heart of Asia.

И. В. Палагута Орнаменты Триполья-Кукутени: направления исследований и возможности интерпретации

В статье рассматриваются возможности интерпретации орнаментов керамики культуры Триполье-Кукутени (V–III тысячелетия до н. э.). В течение последних десятилетий абстрактно-геометрические фигуры орнаментов часто трактовались с позиций свободных ассоциаций (как "лик луноликой богини", "мировое яйцо", "раковины" и т. п.). Для реконструкции значений орнаментов широко привлекались и этнографические аналогии, часто весьма далекие от исследуемого материала. В рамках структурно-семиотического подхода орнамент рассматривается как знаковая система, протописьменность, где каждый элемент или мотив должен иметь определенное значение. Детальное рассмотрение динамики развития мотивов орнаментации керамики показывает, что подобные интерпретации не имеют прочных оснований. Большая часть знаков оказывается элементами технического орнамента или разметки. Построение орнаментов в основном ведется путем разбивки поля орнамента, а не выстраивания последовательности знаков, как в тексте. Таким образом, значение имеет орнамент в целом, а не его элементы. Этнографические данные свидетельствуют о том, что трактовки одинаковых фигур орнамента могут значительно варьировать даже в пределах одного сообщества. То же показывают и наблюдения над видоизменением трипольских орнаментов. Все это исключает однозначность в их "прочтении". Основные направления их исследования лежат в области палеоэтнологических и палеокультурологических исследований, где орнаменты рассматриваются как своеобразные маркеры социальных и этнических групп древнего населения, представляющие информацию об изменениях в этническом составе и социальной структуре древних сообществ, особенностях визуального восприятия их членами формы и пространства, контактах между представителями разных коллективов.

Palaguta I. V. Tripolye-Cucuteni ornaments: directions of research and ways of interpretation.

The paper is devoted to the interpretation of the Tripolye-Cucuteni culture pottery designs. In the last decades the abstract-geometric ornamental motifs were often treated on the basis of subjective associations as images of a "moon-faced Goddess", "World egg", "shells", etc. Various ethnographic analogies, usually rather distant from the material under study, were used to reconstruct the meaning of the designs. Within the framework of the structural- semiotic approach the ornament is analyzed as a sign system or proto-writing, where each element or motif is supposed to bear a particular meaning. However, the careful analysis of the dynamics inherent in the development of ornamental motifs shows, that such interpretations lack solid grounds. Most signs prove to be elements of «technical design» (marking-out). The construction of ornaments mostly proceeds by way of dividing ornamental fields, not by creating sequences of signs like it is done in texts. What was meaningful was the ornament taken as such, as an integrated whole, and not its elements. Ethnographic evidence shows, that even the interpretation of identical ornamental figures may vary considerably within the same society. This is confirmed by the author’s observations on the variation of the Tripolye designs. They seem to have no unambiguous «reading». The main directions of future research lie in the realm of paleoethnological and paleoculturological studies, where ornamental designs are regarded as specific markers, reflecting changes in ethnic composition and social structure of past societies, and bearing information about.

Железный век

К. В. Чугунов Аржан-2: реконструкция этапов функционирования погребально-поминального комплекса и некоторые вопросы его хронологии

Статья посвящена реконструкции этапов строительства и функционирования погребально-поминального комплекса Аржан-2, исследованного в Туве российско-германской экспедицией в 2000–2004 гг. На основании зафиксированных в процессе исследований элементов архитектуры наземного сооружения, погребальных конструкций, стратиграфических и планиграфических наблюдений, дендрохронологических данных выяснено, что комплекс дискретен и имеет внутреннюю хронологию. Для определения времени сооружения отдельных комплексов сделана классификация наконечников стрел Аржана-2, проведен их анализ и сопоставление со стрелковыми наборами как из памятников Тувы, так и отдаленных территорий. В результате анализа этой категории находок выявлены некоторые тенденции эволюции наконечников, что позволило вычленить из всей серии позднейший комплекс. Для проверки сделанных выводов рассмотрена серия ножей, представленная в инвентаре почти каждого захоронения. Определена группа изделий этой категории находок, относящаяся к раннему пласту формирования комплекса. Выявление тенденций развития и трансформации форм различных категорий предметов очень перспективно, так как в дальнейшем может привести к построению дробной относительной хронологии алды-бельской культуры Тувы раннескифского времени. В связи с решаемой задачей в статье рассмотрены некоторые вопросы абсолютной хронологии ряда культур и отдельных памятников. Параллели и аналогии материалам элитного тувинского кургана, приведенные из памятников соседних и отдаленных регионов, показывают, что проблема синхронизации древностей Южной Сибири, Центральной и Средней Азии, других территорий по-прежнему актуальна.

Chugunov K. V. Funeral and memorial complex of Arzhan-2: its building history and chronology.

The paper is devoted to the burial and memorial complex of Arzhan-2, excavated by Russian and German archaeologists in Tuva (South Siberia, Russian Federation) in 2000–2004. The remains of above-ground constructions and graves, as well as stratigraphy, planigraphyб and dendrochronological data are analyzed to reconstruct the main stages of the life history of the site. In addition, the author provides a detailed classification of Arzhan-2 arrow-heads, which are considered in a wide Eurasian context. This classification helps to reveal some trends in the arrowhead evolution and can thus be used for chronological purposes. The results of this study find support in the chronology of knives, which also were found in every grave of Arzhan-2. Further research of the development and transformation of different types of artifacts is very important and can help to clarify the chronology of Aldybel’ culture of the Early Scythian time in Tuva. In connection with this some aspects of absolute chronology of various Central Asian cultures and sites are discussed in the article, too. The materials of Arzhan-2 have numerous parallels and analogies in both adjacent and distant regions. Their analysis leaves no doubt that the problem of synchronization of materials from South Siberia and other parts of Central Asia is still of current importance for archeologists and needs further consideration.

О. В. Шаров, И. В. Палагута, С. В. Хаврин Находки кладов римских монет в районе Копорья

До недавнего времени памят ники римского времени на территории современной Ленинградской области были представлены случайными находками и немногочисленными погребениями, связанными с культурой эстонских каменных могильников. Открытие в 2008 г. в районе села Копорье двух денежно-вещевых кладов, в состав которых входили римские монеты, позволяет значительно расширить наши знания об истории региона в первые века н. э. Клады содержали 30 и 12 латунных монет — сестерциев и частично дупондиев — со следами изношенности и сильно корродированных; и один серебряный денарий (находка на месте клада № 2). Все поддающиеся определению монеты относятся к правлению императоров от Тита (79–81) до Луция Вера (161–169). Клады могли быть зарыты соответственно в 160–170 и 140–150 гг. н. э. Это подтверждает и химиче ский анализ металла монет: доля цинка в их сплаве соответствует графику С. Флеминга (1975) и укладывается в рамки предложенных нами датировок. Из соответствующего сплава изготовлены фибула типа Альмгрен-55 и гривна с расширяющимися концами из клада № 2, датируемые датируемые 70–170-ми гг. н. э. Сходство сплавов вещей и монет, а также значительная истертость последних позволяют предположить, что монеты использовались в качестве сырья для изготовления украшений. Клады, найденные у Копорья, могут свидетельствовать либо о включении этого региона в восточный ареал культуры эстонских каменных могильников, либо о существовании здесь родственной и синхронной ей особой археологической культуры ижорских каменных могильников римской эпохи.

Sharov O. V., Palaguta I. V., Havrin S. V. Hoards of Roman coins from Koporie.

Until recently archaeological objects dated to the Roman period were represented on the territory of the present Leningrad oblast by accidental finds and a small number of graves associated with the culture of Estonian Stone Burial Grounds. The discovery of two hoards with Roman coins and some other objects near the village of Koporie gives new information about the history of the region during the I–II centuries AD. The hoards include 30 and 12 brass coins, sestertius and dupondius (worn and corroded), and one silver denarius (found on the place of hoard 2). All the definable coins are dated to the times of Titus (79–81 AD) Lucius Verus (161–169 AD), and therefore the hoards could have been deposited ca. 160–170 and 140–150 AD, respectively. It is shown by the chemical analysis, the admixture of zinc in brass corresponds to S. Fleming’s diagram (1975) and agrees with the proposed dates. The same brass alloy was used both for the fibula of Almgren’s type 55 and the conical edged neck-ring from hoard 2 dated to 70–170 AD. The similarity of coin alloys with those of other articles allows to suppose that the former were used as raw material for the latter. The Koporie hoards can be indicative of the fact that this region was a part of the eastern area of the Estonian Stone Burial Grounds culture. One more possibility is that it belonged to the area of the related and synchronous archaeological culture of Izhorian Stone Burial Grounds.

Средневековье

С. В. Белецкий Псков в I — начале II тысячелетия н. э.

Результаты археологических исследований Пскова неоднократно обсуждались в литературе. На протяжении долгого времени господствовало мнение о постепенном перерастании в средневековый город племенного цент ра славян-кривичей, находившегося на площадке Псковского городища. На рубеже 1970-х и 1980-х годов автор предложил альтернативную версию, согласно которой культурный слой Псков ского городища содержит остатки по крайней мере четырех последовательно сменивших друг друга поселений, не связанных между собой преемственным развитием. Результаты раскопок последних десятилетий подтвердили эту гипотезу, а также позволили уточнить и детализировать соотношение между разными периодами в истории поселения на месте Пскова. Первые следы пребывания человека на Псковском городище относятся к эпохе неолита (III тысячелетие до н. э.), а первоначальное освоение площадки городища может быть датировано серединой — третьей четвертью I тысячелетия до н. э. (асвенская культура?). Соотношение этого поселения с поселением, оставленным носителями культуры сетчатой керамики (культуры каменных могильников первой половины I тысячелетия н. э.?), неясно. После прекращения жизни на поселении носителей сетчатой керамики площадка Псковского городища какое-то время пребывала в запустении. В середине I тысячелетия н. э. здесь появились носители культуры длинных курганов. Их поселение существовало сравнительно недолго. Затем Псковское городище оставалось необитаемым вплоть до появления здесь в VII в. переселенцев из юго-восточной Эстонии (рыугеская культура). Поселение носителей рыугеской культуры, погибшее в пожаре начала 860-х годов, непосредственно предшествовало появлению при слиянии Псковы и Великой раннегородского образования. С этого времени начался интенсивный рост поселения: в последней трети IX в. осваивается южная часть территории Псковского кремля, к середине X в. жилая застройка распространяется вдоль берега Великой, а к рубежу X–XI вв. — и вдоль берега Псковы. В первой половине XI в. площадь неукрепленной ча сти поселения достигает 12 га. В это же время в пространстве между двумя языками посада формируется курганный некрополь, центральную часть которого занимало святилище. К югу от некрополя, а также на правом берегу Псковы и на левом берегу Великой появляются неукрепленные поселения, рядом с которыми возникают могильники. Материальная культура раннегородского образования отличалась от материальной культуры предшествующего поселения по керамике, домостроительству и вещевому инвентарю. Поэтому нет оснований считать эти два поселения двумя этапами эволюционного развития одного и того же населенного пункта. В первой трети XI в. (до 1044 г.) поселение при впадении Псковы в Великую гибнет в пожаре, и на его месте возникает древнерусский город. Нет никаких сомнений в том, что этот город может быть отождествлен с древнерусским Псковом, исторические судьбы которого отразились в письменных источниках, прежде всего — в летописи. Однако соотношение Пскова второй половины XI–XII вв. с раннегородским образованием конца IX — первой половины XI в. продолжает оставаться предметом дискуссии. В любом случае безоговорочно считать эти два поселения этапами эволюционного развития одного и того же населенного пункта было бы, по меньшей мере, неосторожно.

Beletsky S. V. Pskov in the 1st and early 2nd millennia AD.

How one should understand the basic data provided by the archeological exploration of ancient Pskov is an issue to be reopened over and over again. For a long period it was established that the tribal centre of Krivichi Slavs, which was outlined within the limits of Pskov ground site, had gradually developed itself into this medieval city. At the turn of the 1980s the author suggested an alternative explanation, namely that the occupation layer of the site contained the remains of at least four consecutive settlements, not linked by consequential succession. The excavations carried out since 1980s confirmed this hypothesis and allowed to specify in detail the correlation between different occupation periods of the site. First traces of human stay are detected here in the Neolithic Age (3rd millennium BC), and the primary development of this site may be dated from middle or third quarter of the 1st millennium BC (Asva culture). It is not clear how this particular settlement referred to the one which belonged to the Textileimpressed culture (Tarand kalmistu culture of the first half of 1st millennium BC?). When occupation of Textile-impressed settlement was terminated, the site fell to desolation. In mid-first millennium AD the new settlers of Long Barrow culture came, whose occupation was relatively short. The site was then uninhabited once again. Afterwards some migrants from south-eastern Estonia (Rouge culture) appeared here in the 7th century AD; their settlement perished in the fire of early 860s, which immediately preceded the emergence of the early urban development of the site at the confluence of the rivers Pskova and Velikaya. The latter began to grow intensely from that time: in the last decades of the 9th century southern part of the citadel (Kremlin) was reclaimed, by mid10th century dwelling zone spread itself along the bank of the Velikaya, and by the turn of the 11th century included that of the Pskova as well. In the first half of the 11th century total area of unfortified part of the settlement amounted up to 12 hectares (30 acres). At the same time the sanctuary surrounded by the barrow necropolis appeared in the field between the two points of the trading suburb (posad). Southward of this necropolis a number of unfortified settlements along with the burial grounds emerged. Material culture of this early urban development did clearly differ from the earlier settlement in terms of pottery, house building and implements. Therefore one should not consider them to provide us with the earlier and the later stage of the same settlement’s evolution. Before 1044 the settlement at the influx of the Pskova into the Velikaya had been destroyed by fire, and an ancient Russian city was founded on this spot. There is no doubt that this newlybuilt one is to be identified with the ancient Russian Pskov, whose fates were described in the numerous narrative sources, the chronicle (letopis) in the first instance. Still the relation of Pskov, as it existed in the late 11th and 12th centuries, to the earlier urban development which prospered in the late 9th and early 11th centuries remains unclear. At any rate, it is less than cautious to believe that these two were simply different stages of the same settlement’s existence.

Ю. М. Лесман Причудье, Ижорское плато и культурная специфика северорусского пограничья в XI–XII веках

Ижорское плато — небольшой плотно заселенный регион на северо-западе Новгородской земли. Древнерусские могильники появляются здесь сравнительно поздно — около рубежа XI и XII вв. В 1982 г. на основе анализа хронологии и географии их распространения автор выдвинул гипотезу о том, что первая волна древнерусской колонизации пришла сюда из Северо-Восточного Причудья, где древнерусские погребения распространены уже в третьей четверти XI в. В 2001 г. Е. А. Рябинин, приняв разработанную мною хронологию, оспорил гипотезу о происхождении первой волны древнерусской колонизации Ижорского плато. Он указал на отсутствие здесь характерныхдля Причудья артефактов. Имелись в виду шейные гривны с рыльцами, пластинчатые перстни с четырьмя волютами на концах, ленточные литые браслеты и браслетообразные височные кольца со спирально закрученным наружу концом. В статье демонстрируется наличие на Ижорском плато таких перстней и браслетов, а также наличие дериватов шейных гривен и височных колец. Недавние находки кладоискателей на западном склоне Ижорского плато показывают, что гривны, перстни и браслеты соответствующих типов, возможно, появились здесь уже в начале XI в., а не с рубежа XI–XII в., как представлялось ранее. Эти находки происходят не из древнерусских могильников, а из могильников, близких по культуре к синхронным памятникам русско-эстонского пограничья, расположенным по обе стороны современной границы (Залахтовье, Лахепера и др.). На Ижорское плато эти украшения могли попасть независимо от Северо-Восточного Причудья. Они входят в более широкую группу артефактов, которые распространены преимущественно вдоль северо-западных, северных, отчасти северовосточных и восточных границ древней Руси (в первую очередь в Латгалии, восточной Эстонии, южной Финляндии, Приладожье, на территории мордвы и муромы) в среде населения, говорившего на языках финно-угорской и балтийской групп. Менее многочисленные находки известны на примыкающих к границам древнерусских памятниках, единичные - в некоторых древнерусских городах (Новгород, Луки, Псков, Белозеро) и в Швеции. Автор предлагает интерпретировать эти артефакты как связанные с группами местного нерусского населения, которые несли пограничную службу в Древнерусском государстве в XI, отчасти XII и, возможно, конце X в. Возможно, эти группы фигурируют в письменных источниках как кълбяги (в древнерусских источниках), kylfingar (в скандинавских источниках), Κουλπίγγων (в византийских источниках). Новые находки на западном склоне Ижорского плато не противоречат старой гипотезе автора, но демонстрируют более сложную картину культурных процессов. Они фиксируют включение к XI в. территории плато в границы Древнерусского государства.

Lesman Yu. M. Prichudie (the Lake Peipsi area), the Izhora Plateau and cultural peculiarity of the North Russian frontier region in the 11th–12th centuries.

The Izhora Plateau is a small densely populated region in the north-western part of the Novgorod Land between the Gulf of Finland in the north, the Luga River and its tributaries in the west and in the south, and the Izhora River in the east. The earliest Old Russian cemeteries are dated from the relatively late period of the late 11th — early 12th century. In 1982 I argued that the first wave of the Old Russian colonization had originated from the neighbouring area of the north-eastern Prichudie. The Old Russian cemeteries in this region are known from the third quarter of the 11th century. I based my supposition on the analysis of their chronological and geographical distribution. In 2001 Ye. А. Ryabinin challenged this hypothesis. He claimed that neither the artifacts which were typical for Prichudie nor their derivatives had been found in the Izhora Plateau. These artefacts include the neck-rings with the thickened ends (fig. 1.1), the finger-rings with double-spiral ends (fig. 1.3), the bandlike cast arm-rings (fig. 1.4), and the braceletlike in size temple-rings with an outward looking spiral end (fig. 2.1). Ryabinin’s claim was wrong: both the arm-rings and fingerrings of the above mentioned types(fig. 1.3,4) and the derivates of the temple-rings and the neck-rings (fig. 1.2, 2.2–3) are well known on the Izhora Plateau. The recent findings by the treasure seekers of the neck-rings, the finger-rings, and the arm rings in the western part of the Izhora Plateau show that such kind of artefacts existed in this region as early as the 11th century (possibly even at the very beginning of the 11th century). These artifacts come, however, not from the Old Russian burials, but from the burials which are similar in culture to the burials on both sides of the Russian-Estonian frontier (Zalakhtovie, Lahepera etc.). These artifacts are part of a larger group (fig. 3). They were found mostly along the north-western, the northern, partly the north-eastern and he eastern frontier of Rus’ (Latgallia, the eastern part of Estonia, the southern part of Finland, Priladozhie, the Mordvin and Muroma territory) among the peoples who spoke Finno-Ugaritic and Baltic languages. They (though in a smaller number) were also found in the Old Russian burials along the borders, and in isolated cases in some Old Russian cities (Novgorod, Luki, Pskov, Belozero) and in Sweden. I consider that they belonged to the non-Russian population which guarded the borders of the Old Russian state in the 11th century, partly in the 12th century, or even at the end of the 10th century. It is quite possible that the written sources mentioned these groups of population as кълбяги (in Russian sources), kyl fingar (in Scandinavian sources), Κουλπίγγων (in Byzantine sources). The new findings in the western part of the Izhora Plateau do not disprove my old hypothesis, though produce a more complicated picture of cultural development. They show that by the 11th century the territory of the Izhora Plateau has become a part of Rus’. The later development can be described as the inner colonization.

Археология Санкт-Петербурга

Т. М. Гусенцова, П. Е. Сорокин Охта 1 — первый памятник эпох неолита и раннего металла в центральной части Петербурга

Поселение Охта 1 входит в число уникальных памятников Балтики с хорошосохранившимися остатками деревянных конструкций. Исследования, проведенные на значительной площади (около 6700 кв. м), позволили выявить промысловые (рыболовецко-охотничьи) комплексы. Глиняная посуда, орудия из камня, изделия из коры, дерева, украшения из янтаря и сланца имеют широкий круг аналогий среди материалов эпохи неолита и раннего металла Прибалтики, Карелии, Ленинградской области и Финляндии. По полученной серии (более 150) радиоуглеродных дат памятник может быть отнесен к IV–III тыс. до н. э.

Gusentsova T. M., Sorokin P. Ye. Okhta 1 - he first Neolithic-Early Metal Period site in the central part of St. Petersburg.

Okhta 1 belongs to the number of unique archaeological sites with well-persevered remains of wooden constructions. The excavations exposed a considerable area (more than 6700 m2) and allowed the authors to identify a number of fishing-hunting complexes. The pottery, stone tools, wooden and bark objects, and adornments made of amber and shale have numerous analogies among the Neolithic and Early Metal Age artifacts from the Baltic coast, Karelia, Leningrad oblast and Finland. On the basis of the available radiocarbon determinations (over 150 dates) the site can be dated to the IVth–IIIrd millennia BC.

История археологии

И. А. Сорокина Регламентация полевых исследований в России и представления о ней государства, ученых и общественности во второй половине XIX и начале XX веков

Система лицензирования полевых исследований существует в России с 1889 г., когда был введен государственный контроль за раскопками на всех землях, кроме частных. Они допускались только по открытому листу, выданному Императорской Археологической комиссией. Поскольку памятник археологии при раскопках разрушается, необходимо было установить правила, регулирующие порядок их проведения. Это и явилось началом регламентации полевой археологии. Россия первой в мире наладила учет археологических исследований в государственном масштабе, этот порядок существует и сейчас. Основную роль в становлении централизованной системы контроля сыграло восприятие полевых работ как дела не только научного, но и государственного значения (административная составляющая регламентации). Тогда же, в конце XIX в., было положено начало оценке квалификации археологов, необходимой для отсеивания плохо подготовленных исследователей (научная составляющая регламентации). Становление нового порядка проходило сложно. Многочисленные общества любителей археологии восприняли государственный контроль как ущемление своих прав. Вместе с тем у научной общественности не было четкого понятия о методике полевых исследований и даже о самом предмете археологии. Принятию важных решений мешало соперничество основных учреждений, занимавшихся археологией: Археологической комиссии и Московского археологического общества. В результате в рассматриваемый период так и не удалось вынудить государство принять законодательство по охране памятников археологии и истории. Не были выработаны и общие методические правила проведения раскопок.

Sorokina I. A. Regulation of field explorations in Russia in view of the State, scholars and society in the second half of XIX and early XX centuries.

The licensing system of field archaeological research in Russia exists since 1889, when the state control over the excavation in all lands except private was established. They were allowed only on license, issued by the Imperial Archaeological Committee. Since the archaeological site is destroyed during excavation, it is necessary to regulate the latter by means of special rules. Russia became the first country in the world to organize the state control of field archaeological research. The main role in the formation of the centralized control system was played by the fact that the archaeological field work was perceived as a business of not only scientific but also national importance (the administrative component of the regulation). Since the end of the XIXth century everyone wishing to conduct archaeological excavations had to prove his qualification to get a permission (scientific component of the regulation). The formation of the new order met with numerous difficulties. Many of the local archaeological societies perceived the state control as an infringement on their rights. However, the scientific community did not have a clear idea of the method of field research, and even of the very subject of archeology. Many important decisions were blocked by the competition between the two key archaeological institutions of Russia: Imperial Archaeological Commission and the Moscow Archaeological Society. As a result, it was impossible not only to compel the State to adopt legislation for the protection of archaeological and historical monuments, but also to develop general rules and methods for excavations.

И. В. Белозерова, С. В. Кузьминых, И. Е. Сафонов Жизненный путь Василия Алексеевича Городцова (к 150-летию со дня рождения)

В марте 2010 г. исполнилось 150 лет со дня рождения Василия Алексеевича Городцова, выдающегося русского археолога, одного из основоположников отечественной археологии и основателя московской археологической школы. На основании материалов рукописного архива ученого, хранящихся в Отделе письменных источников Государственного Исторического музея, в статье прослежены основные этапы жизненного пути ученого. Сохранившиеся дневники В. А. Городцова, которые он вел с 90-х гг. XIX в. по ноябрь 1944 г. — практически вплоть до своей кончины, дают возможность проследить его биографию с раннего детства. Он родился 11 марта 1860 г. в многодетной семье дьякона Никольской церкви села Дубровичи под Рязанью Алексея Кузьмича Городцова и его жены Елены Симоновны. Учился в Рязанском духовном училище (1870-1875), затем в семинарии (1876-1879), откуда был исключен. В 1880 г. поступил в Московское пехотное юнкерское училище. Состоял на военной службе более 25 лет, уйдя досрочно в 1906 г. в отставку в звании подполковника. С этого времени он целиком посвятил свою жизнь археологии. Ранние археологические исследования В. А. Городцова связаны с Рязанью и Ярославлем, местами его службы. После переезда в Москву он становится хранителем, затем заведующим археологическим отделом Российского Исторического музея (1903–1929). Ученый разработал систему научного хранения археологического материала в музее, создал первую научную археологическую экспозицию. Он был активным популяризатором и организатором археологической науки и музейного строительства. Этому способствовала его преподавательская деятельность, которой он посвятил почти 40 лет жизни. Он воспитал целую плеяду археологов, ставших крупными учеными. Анализ архивных материа лов позволяет не только проследить основные вехи жизненного пути ученого, но и раскрывает его внутренний и семейный мир. В дневниках содержатся историче ские, этнографические, археологические сведения; записи передают восприятие природы и явлений культуры, знакомят нас с кругом общения ученого, передают атмосферу жизни в обеих столицах и в глубинке; в них отражены все его экспедиции с 1889 по 1939 г. (с перерывом в годы мировой войны и революции в 1916–1919 гг.) и связанные с ними удачи и неудачи. Дневниковые записи рассказывают о последних, военных годах жизни ученого, открывая малоизвестные страницы его биографии, которые неразрывно связаны с судьбой страны.

Belozerova I. V., Kuzminykh S. V., Safonov I. Ye. Vasiliy Alexeevich Gorodtsov: life course (In commemoration of the 150th birth anniversary of the scholar).

In March 2010, there was the 150th anniversary of the birth of Vasiliy Alexeevich Gorodtsov, a prominent Russian archaeologist, one of the “founding fathers” of Russian archaeology and the creator of the Moscow archaeological school. Based on the documents from V. A. Gorodtsov’s manuscript archive, which is kept in the Department of Written Records of the State Historical Museum, this articles looks into the main stages of the sholar’s life and professional activity. V. A. Gorodtsov’s biography can be traced from his early childhood - thanks to the well-preserved diaries, which he kept beginning from the 1890s up to November 1944, almost till the time of his death. He was born on March 11, 1860, in the village of Dubrovichi near Ryazan, in the large family of Alexey Kuzmich, the deacon of the local St. Nicholas Church Gorodtsov, and his wife Elena Simonovna. V. A. Gorodtsov studied in Ryazan Religious School (1870–1875) and later in the Seminary (1876–1879), from which he was expelled. In 1880 he enrolled in Moscow Infantry Cadet School. V. A. Gorodtsov had been in military service for 25 years, till his prescheduled retirement in 1906 in the rank of leutenant colonel. Since then he fully dedicated his life to archaeology. V. A. Gorodtsov’s early archaeological investigations are connected with Ryazan and Yaroslavl, the places where he carried out his military service. After he had moved to Moscow, he became the curator and later - Head of the Archaeological Department of the Russian Historical Museum (1903–1929). V. A. Gorodtsov worked out the special scientific museum storage system for archaeological materials and organized the first scientific archaeological exhibition. The scholar was an active popularizer and organizer of archaeology and museum development. These endeavours were supported by his teaching career, which lasted for almost 40 years: in Moscow Archaeological Institute (1907–1915), Moscow Public University named after A. L. Shanyavskiy (1915–1918), Moscow University (1918–1931), Moscow Institute of Philosophy, Literature and History (1938–1940). V. A. Gorodtsov educated quite a number or archaeologists who later became distinguished scholars. Analyzing archival sources gives us a chance not only to examine the main steps of the scholar’s professional development, but also provides new insights into his personal and family worlds. V. A. Gorodtsov’s diaries contain historical, ethnographic and archaeological information; these records reflect the scholar’s perception of various natural phenomena and cultural events, introduce us to his social circle and the contemporary atmosphere in the two Russian capitals and the provinces, give important evidence on all his expeditions - with their highs and lows - in the period from 1889 to 1939, with only a short break during the years of the First World War and revolution (1916–1919). The diaries also tell us about V. A. Gorodtsov’s last years lived through the Second World War, thus opening previously unknown pages of his biography which are closely linked with the fate of his country.

А. С. Смирнов Неизвестные страницы археологических путешествий Н. П. Кондакова

В статье на основании архивных документов освещаются ранее неизвестные факты экспедиций Н. П. Кондакова в Палестину и Македонию. При организации Палестинской экспедиции 1891 г. Н. П. Кондакову от лица руководства Императорского православного палестинского общества была вручена секретная инструкция, согласно которой ему предписывалось, помимо исследования ряда христианских святынь, собирать статистические сведения о православном населении. Эти сведения были необходимы Православному палестинскому обществу для расширения своего влияния в регионе и противодействия устремлениям Иерусалимской патриархии. Этим объясняется максимально щедрое финансирование предприятия со стороны Православного палестинского общества. В 1900 г. Н. П. Кондаков возглавил Македонскую экспедицию Петербургской Академии наук, перед которой была поставлена задача собрать сведения об этнической ситуации в регионе и определить, есть ли какие-либо исторические и научные подтверждения претензиям Сербии и Болгарии в Македонии. Отчеты сотрудников экспедиции уже в начале 1902 г. поступили в Военное министерство Российской империи. Главный вывод из их информации заключался в том, что границы расселения болгар и сербов в Македонии близки границе Болгарии и Сербии, определенной Сан-Стефанским договором и отвергнутой Берлинским конгрессом. Эти документы были использованы при подготовке визита российского военного министра А. Н. Куропаткина на Балканы в 1902 г.

Smirnov A. S. Unknown pages of N. P. Kondakov’s archaeological journeys.

Based on the archival documents, the article reveals the previously unknown facts of the expeditions to Palestine and Macedonia led by N. P. Kondakov. When the Palestinian expedition of 1891 was being organized, the leaders of the Imperial Orthodox Palestine Socie ty gave N. P. Kondakov secret instructions, which prescribed that he not only investigate a number of Christian shrines but also gather statistics on orthodox population. The Orthodox Palestine Society needed this information to extend their influence in the region and to counteract the Jerusalem patriarchy’s aspirations. This explains the most generous financing of the enterprise on the part of the Orthodox Palestine Society. In 1900 N. P. Kondakov headed the Macedonian expedition under the auspices of the Saint-Petersburg Academy of Sciences, which aimed to gather information about ethnic situation in the region and to identify if there was any historical and scientific evidence of Serbia and Bulgaria’s claims in Macedonia. As early as the beginning of 1902, reports by the expedition participants were submitted to the Ministry of War of the Russian Empire. The major bottom line of these documents consisted in that borders of Serbian and Bulgarian settlements in Macedonia lay close to the frontier between Bulgaria and Serbia specified in the Treaty of San Stefano and rejected by the Congress of Berlin. These documents were used to prepare the visit of the Russian Minister of War A. N. Kuropatkin to the Balkans in 1902.

И. Л. Тихонов Археология в этнографических музеях Санкт-Петербурга XIX - начала XX веков

Первые археологические коллекции (золотые вещи из сибирских курганов) появились в Кунсткамере в 1715 г. С 1860-х гг. Музей этнографии начал собирать и демонстрировать археологические материалы, преимущественно по каменному веку. В 1894 г. директором музея В. В. Радловым был учрежден специальный археологический отдел, позднее появился отдел исторической археологии Средней Азии. С 1906 г. музей проводил археологические раскопки в различных частях Европейской России, Средней Азии и Сибири. К 1914 г. в музее было более 33 тысяч археологических предметов. В 1912 г. была открыта археологическая экспозиция, показывающая доисторический, классический и средневековый периоды. Этнографический отдел Русского музея, созданный в 1902 г., также начал собирать археологические материалы. В 1909–1913 гг. музей организовал и финансировал исследования Н. И. Репникова в Старой Ладоге. К середине XX в. в археологическом собрании Этнографического отдела насчитывалось более 30 тыс. единиц хранения, и в 1954 г. они были переданы в Государственный Эрмитаж.

Tikhonov I. L. Archaeology at the ethnographical museums of St.-Petersburg in XIX and early XX centuries.

The Kunstcamera acquired its first archaeological exhibits (gold Scythian articles from Siberian barrows) in 1715. Since 1860s the Museum of Ethnography has started to collect and exhibit Stone Age artifacts. In 1894 V. V. Radlov, the director of the museum, organized the Archaeological department, which was later added with the department of the Historical Archaeology of Central Asia. Since 1906 the Museum has carried out archaeological excavations in different parts of European Russia, Central Asia, and Siberia. By 1914 the museum collection included over 33.000 archaeological items. The archaeological exposition devoted to prehistoric, classical and medieval periods was opened in the museum in 1912. Another institution possessing a rich collection of archeological artifacts was the Ethnographic Department of the Russian Museum, established in 1902. The museum organized and sponsored N. I. Repnikov’s archaeological works at Staraya Ladoga in 1909–1913. In 1954 more then 30.000 items from the archaeological collection of the Ethnographic Department of the Russian Museum were transferred to the State Hermitage.

Естественные науки и археология

K. Randsborg Climate and history. Scandinavia and beyond

Difficulties of measuring climatic change are outlined, along with problems of establishing firm relationships between archaeological/historical data and climaticchange. Mono causality is rare in history, and dangerous to apply. However, the sudden Global warming at the close of the Ice Age did spur massive environmental and cultural evolution. Special attention in the paper is given to the evidence from Northern Europe/Denmark and the Arctic, where historical explanations are suggested rather than climatic/environmental degradation. Man’s unique ability at adapting to change is emphasized.

Рандсборг К. Климат и история.

Очерчены трудности измерения климатических изменений, а также выявления устойчивых отношений между этими изменениями и археологическими/историческими данными. В истории редка монокаузальность, а монокаузальные объяснения опасны. Тем не менее, можно говорить о том, что глобальное потепление в конце ледникового периода подстегнуло культурную эволюцию. В статье рассматриваются события и процессы, происходившие в Скандинавии и Арктике, для которых обычно предлагаются исторические объяснения без должного учета климатических факторов.

Я. В. Кузьмин Радиоуглеродный метод датирования и его применение в современной археологии: основные тенденции и достижения последних 20 лет

В работе дается обзор достижений применения радиоуглеродного (14C) метода в археологии за последние 20 лет. Основные темы обзора: 1) общее описание 14C метода для применения в археологии с его возможностями и ограничениями; 2) 14C датирование специфических объектов и материалов, включая: а) прямое датирование костей палеолитических людей; б) прямое датирование керамики, текстиля и других видов тканей, письменных документов и сходных материалов; в) определение возраста специфических веществ из археологических памятников (остатков крови, липидов в керамике, отдельных аминокислот в коллагене костей человека и т. п.); г) прямое 14C датирование палеолитических настенных рисунков и древнейших объектов искусства; 3) изучение 14C хронологии появления керамики и производящего хозяйства (земледелие, скотоводство); 4) изучение "эффекта резервуара" для 14C датирования археологических памятников; 5) достижения в калибровке 14C временнoй шкалы; 6) приложение метода "привязки по зубцам" ("анализа флуктуаций") к археологическим объектам; 7) использование бейесианской статистики в изучении 14C возра ста археологических объектов; 8) изучение динамики культурных процессов (таких, как колонизация и миграции) с использованием больших баз 14C данных; 9) междисциплинарные геоархеологические исследования. Очевидно, что 14C метод является в настоящее время неотъемлемой частью археологических исследований во всем мире.

Kuzmin Yа. V. Radiocarbon dating and its application in modern archaeology (1990s–2000s): major tendencies.

The overview of the achievements in the radiocarbon (14C) dating of archaeological objects and complexes conducted in the last two decades is presented, based on the analysis of information contained in major scientific periodicals, as well as monographs, edited volumes, and conference proceedings. The main topics of the review are: 1) general characteristic of the 14C dating method as applied to archaeology, its advantages and limitations; 2) dating of specific objects and materials including: (a) direct dating of human bones and other remains; (b) dating of pottery, textiles and other kinds of fabric, and written documents and similar materials; (c) determination of 14C age of specific compounds (blood residues, lipids in pottery, individual amino acids in human bone collagen, etc.) from archaeological contexts; and (d) direct dating of the Palaeolithic cave paintings and the earliest objects of figurative art; 3) study of 14C chronology for the emergence of pottery-making and producing economy; 4) study of the reservoir effect on 14C age of archaeological sites; 5) progress in calibration of the 14C timescale; 6) the application of wiggle-matching to archaeological objects; 7) the use of Bayesian statistics in study the 14C age of archaeological complexes; 8) study of the dynamics of cultural processes (such as colonizations and migrations) using large 14C datasets and databases; and 9) multidisciplinary geoarchaeological research.

Археологическое образование

Я. А. Шер Возродится ли в России археологическое образование?

В статье ставится вопрос о необходимости официального возрождения в наших университетах археологического образования. В ходе "реформ", проводимых Минобрнауки РФ, Россия оказалась единственной страной, подписавшей Болонское соглашение, в вузах которой не предусмотрено обучение по специальности "археология". Вопрос рассматривается на фоне той системы археологического образования, которая успешно функционировала у нас с конца XIX в. и до 1949 г. Если ее не возродить, то историческое и культурное наследие народов России окажется под угрозой полного уничтожения.

Sher Ya. A. Archaeological education in Russia: will it revive?

Because of the "reforms" carried out by the Russian Ministry of Education and Science, Russia proved to be the unique country that had signed the Bologna agreement without stipulating the major "archаeology" in the institutes of higher education. The present situation is considered against the background of the successful system of archeological education that existed from the end of the 19th century till 1949. If we don’t restore it, the historical and cultural heritage of peoples of Russia will be under the threat of annihilation.

Библиография, рецензии

С. А. Васильев Каким должен быть современный учебник по археологии: североамериканский опыт (D. H. Thomas, R. L. Kelly. Archaeology. 4th ed. Belmont: Thomson Wadsworth, 2006. 568 p.)

Л. С. Клейн Археология, подпорченная в начале (Фаган Б., ДеКорс К. Археoлогия. В начале. Пер. с англ. Н. Ю. Струкова. М.: Техносфера, 2007. 592 с.)

Я. А. Шер Какие учебники по археологии нам нужны?

Л. С. Клейн Снова о системе трех веков (Rowley-Conwy P. From Genesis to Prehistory: The Archaeological Three Age System and its Contested Reception in Denmark, Britain and Ireland. Oxford: Oxford University Press, 2007. 360 p.)

Л. С. Клейн Изучая методологию археологов сталинской эпохи (Свешникова О. С. Советские археологи в поисках первобытной истории. Историческая интерпретация археологических источников в советской археологии 1930–1950-х гг. Омск: Наука, 2009. 204 с.)

Л. С. Клейн Колесный транспорт и философия исследований (Кожин П. М. Этнокультурные контакты населения Евразии в энеолите - раннем железном веке (Палеокультурология и колесный транспорт). Владивосток: Дальнаука, 2007. 428 с._

Л. С. Клейн Крепости двух индийских цивилизаций: теория и факты (Eltsov P. A. From Harappa to Hastinapura: A Study of the Earliest South Asian City and Civilization. Boston-Leiden: Brill, 2008. 240 p.)

Л. С. Клейн Труды Питтсбургского симпозиума по степной преистории (Hanks B. K. and Linduff K. M. (eds.). Social Complexity in Prehistoric Eurasia: Monuments, Metals and Mobility. Cambridge: Cambridge University Press, 2009. 438 р.)

А. Г. Козинцев Предыстория языка: общие подходы (Botha R. and Knight C. (eds.). The Prehistory of Language Oxford, New York: Oxford University Press, 2009. 348 p.)

А. Г. Козинцев Из природы в культуру: где и когда? (Coolidge F. L., Wynn T. The Rise of Homo sapiens: The Evolution of Modern Thinking. Chichester: Wiley–Blackwell, 2009. 308 p.)

М. В. Аникович, Н. И. Платонова Первобытное искусство, аутизм и "полумозглый" кроманьонец (Куценков П. А. Психология первобытного и традиционного искусства. М.: Прогресс-Традиция, 2007. 231 с.)

Л. Б. Вишняцкий Тейяк почти не виден (Chase P. G., Debenath A., Dibble H. L., McPherron. S. P. The Cave of Fontechevade: Recent Excavations and Their Paleoanthropological Implications. New York: Cambridge University Press, 2009. 270 p.)

Л. С. Клейн Долгожданный "Стратум"