Козленко Р.А. Обряд обезвреживания погребенных в Нижнем Побужье в античный период

Козленко Р. А.

Николаев (Украина), Николаевский национальный университет им. В. А. Сухомлинского, лаборатория археологии и этнологии

Обряд обезвреживания погребенных в Нижнем Побужье в античный период

Ритуальная традиция погребальной обрядности является индикатором, отражающим религиозно-мировоззренческие восприятия загробного мира представителей общности, этноса, археологической культуры. Память о предках, отношение к останкам и месту их упокоения – один из существенных показателей степени духовного развития и цивилизованности, как древних людей, так и современного человека.

В ходе археологических исследований, совершенно разных в хронологическом пласте памятников Евразии, исследователями были выделены погребения с явно не преследующими грабительские цели повторными вторжениями. До недавнего времени изучение некрополей в Нижнем Побужье не позволяло надежно определить подобный класс захоронений среди общего массива.

Проблема интерпретации разрушенных с ритуальной целью погребений на некрополях разных эпох на территории Евразии в последнее время стала актуальной. Ей был посвящен отдельный ряд исследовательских работ диссертационного и монографического характера (Зайцева, 2005; Осипова 2006; Флеров 2000).

Среди отдельных территорий распространения обряда обезвреживания следует выделить и регион Нижнего Побужья, где он был прослежен в последнее время.

В 2011 году в ходе открытия и частичного исследования могильников позднего классического-эллинистического (Смирнов, Ивченко, Горбенко, 2012; Смирнов, 2012) и римского времени (Смирнов, Козленко, Ивченко, 2012), на левом берегу р. Ингул в г. Николаеве у здания Областного краеведческого музея “Старофлотские казармы” было изучено 35 захоронений, из которых 25 относятся к IV в. до н. э. (они соотносятся, вероятно, с расположенным рядом античным поселением Николаев-6) и 10 – к I в. н. э., предварительно связанных со среднесарматской культурой (Крыжицкий, Буйских, Отрешко, 1990, с. 64; Снытко 1985). Западная и восточная границы древних некрополей примыкают друг к другу практически вплотную.

По результатам изучения погребений на некрополях, несмотря на временной разрыв, необходимо выделить в них нечто общее, а именно характер постпогребального обряда значительной части захоронений классическо-эллинистического и римского периодов. Главной задачей данной работы является выделение специфических черт обряда обезвреживания погребенных, которые относятся к ряду открытых погребений.

Могильник поселения Николаев-6 (“Александровский”):

П-2, 3, 4, 7, 8, 13, 15-19, 21-23: потревоженные заклады, сложенные по углам и перемешанные в погребениях кости, частично разрушенные человеческие останки, черепа с отбитой лицевой частью, расположенные возле них железные ножи с костяной рукоятью.

Необходимо отметить, что во многих захоронениях, где прослеживается обряд обезвреживания погребенных, некоторые вещи из погребений не изъяты, что не позволяет связывать повторное вторжение в могилы с грабительской целью. А некоторые потревоженные погребения плотно забутованы камнями, что, вероятно, было связано со страхом перед покойным.

Расположенные возле черепов и ориентированные по оси С-Ю железные ножи, похоже, были направлены острием в сторону камеры. Очевидно, это было предусмотрено ритуалом, связанным, возможно, с дополнительным препятствием на пути покойного к выходу из камеры, или окончательным очищением (?) погребения. Подобные примеры известны из раскопок Верхне-Салтовского катакомбного могильника (Аксенов, 2011, с. 7). Возможно, такое применение ножей обуславливалось их наличием в самой погребальной камере, и в данном случае они расположены именно возле черепов погребенных.

Могильник у НОКМ «Старофлотские казармы»:

П-2, 2а: подбойная могила с широкой ступенькой с запада (подбой – с восточной стороны). Глубина могилы от уровня выхода материка – 0,4 м, глубина подбоя – 0,2 м. Костяк сохранился не полностью. В северной, нетронутой части могилы, зафиксированы кости ног, скрещенные в голенях (левая на правой), и ориентированные на север (рис. 1, 1). От остальной (южной) части ямы бедренные кости заслоняет камень, поставленный на ребро во взвеси. С восточной стороны, под камнем, сохранились кости правой руки с бронзовым переплетенным браслетом.

Под камнем, заслоняющим бедренные кости, идёт резкий спуск в яму округлой формы (глубиной 0,65 м), забутованной камнями (из заклада?). На дне ямы – большой камень (1х0,60х0,08 м), с тремя выбитыми углублениями (алтарь?), ориентированный по осиСВ-ЮЗ. Под камнем – бусины, бронзовая серьга, скопление человеческих костей, среди которых – нижняя челюсть. На дне этой конструкции, в южной стенке, обнаружена ниша со спуском под углом 45°, глубиной подбоя 0,60 м и длиной по оси С-Ю – 1 м. В данном погребении, в северной части, отдельно, на мешаном грунте, лежал череп, у которого практически отсутствовала левая часть лицевой стороны. Кроме черепа в камере ничего не было. Вход в камеру был плотно запечатан глиной (толщина перегородки – 0,15-0,2 м). Отдельно следует отметить – что в дальнейшем не раз ещё будет встречаться – отсутствие коленных чашечек в сохранившейся северной части погребения.

Исходя из конструкции и заполнения погребения, можно предположить следующую, наиболее вероятную последовательность действий. Изначально это было стандартная неглубокая подбойная могила, в которую, по прошествии определенного времени, было совершено повторное вторжение. В южной части был вырыт “колодец”, на дне которого, в восточной части, была сооружена ниша по оси С-Ю, в которую был положен череп без нижней челюсти, с преднамеренно отбитой левой стороной лицевой части. Показательно, что череп был положен лицевой частью на юг, в месте, где он и должен был бы находиться, если бы остальной костяк лежал в этой нише in situ. Затем, перед спуском в нишу возвели вертикальную глиняную плотную перегородку. Кости туловища, перемешанные при сооружении «колодца», оставили в хаотичном порядке перед его входом и накрыли мощной плитой с тремя выбитыми углублениями (алтарь?). Остальную часть погребения, на образовавшейся ступеньке, не тронули (кроме коленных чашечек?) и отделили от “колодца” небольшим камнем. Следует отметить, что при повторном вторжении в данное погребение контуры ямы проводившим обряд людям были известны, так как цель в данном случае состояла в том, чтобы обезглавить тело и разрушить его верхнюю часть, ноги же не были затронуты.

Объект 4: размеры ямы: 2,8х1,8 м, глубина – 2,8 м. Яма трапециевидной формы с закругленными углами и вытянута по оси СЗ-ЮВ. На дне обнаружен камень. В южном углу, на приступке зафиксирован раздавленный череп, рядом с ним – камень (0,35х0,18 м), который, возможно, был использован в качестве подручного материала для совершения этого обряда. Сверху, по углам, яма имеет “заплечики”, которые могли сформироваться в процессе закладки шурфов с целью поиска контуров ямы, что может свидетельствовать о незнании в данном случае точного расположения могилы вторгающимися спустя определенное время после процедуры захоронения.

П-4, 4а: расположено вплотную к объекту 4. Форма ямы осталась пока неизвестной, так как упиралась в борт раскопа. Судя по глубине (2,8 м), это был склеп. На дне ямы отдельно зафиксирован только череп. Вероятно, при совершении обряда он был извлечен и откинут в сторону.

П-5, 5а, 5б, 5в: вытянуты по оси С-Ю. Размеры: 2,2х1,4 м. В П-5, 5а зафиксировано 2 костяка: мужской и женский, разделенные каменным закладом. Женский костяк ориентирован головой на север, правая рука вытянута, левая – под наклоном на тазу, ноги вытянуты. Мужской – ориентирован на юг, левая рука вытянута, правая – под наклоном на тазу, ноги скрещены в голенях (левая на правой). Общая длина женского костяка – 1,7 м, мужского – 1,75 м. Мужской костяк лежал ниже женского на 0,2 м, так как женский находился на приступке. Возле женского черепа найден еще один отдельно лежащий череп, сохранившийся наполовину (рис. 1, 2). Перегородка между этими погребениями состояла из нескольких небольших камней и 4 камней лежащих под наклоном в сторону П-5а (к западу).

Эти захоронения перекрывали дромос склепа со ступеньками. Заполнение дромоса – мешаный суглинок. В заполнении зафиксированы: бронзовая пряжка, фрагменты (горло и ручки) красноглиняной позднегераклейской амфоры и донце лепного сосуда. На глубине 2,5-2,6 м от уровня дневной поверхности находился развал камней средних размеров (0,4х0,3х0,15 м), под которыми был обнаружен вход в камеру, перекрытый стоящей на ребро массивной стелой (0,9х0,7х0,25 м).

Перед закладным камнем зафиксировано скопление частично обожженных человеческих костей (ребенка?), которым для полного анатомического состава не хватало только черепа. Можно предположить, что именно он отдельно лежал в П-5а.

В самой камере был обнаружен мужской костяк, ориентированный на восток, правая рука вытянута (на ней – бронзовый браслет), левая – под наклоном у таза, ноги скрещены в голенях (правая на левой). У запястья руки и в грудной клетке лежали детали лучковых фибул. Под левой стороной погребенного зафиксирован ряд из пяти камней (0,2х0,15х0,05 м). Рядом с костяком in situ в 0,25 м к югу от черепа найдено чернолощеное блюдо с костью МРС, чуть ниже от него, в 0,15 м на запад – кувшин сарматского типа. Общая длина костяка – 1,7 м. В грудной части найдена сердоликовая бусина. Череп лежал на правом боку. У погребенного отсутствовали коленные чашечки. В ходе расчистки были обнаружены остатки деревянного гробовища, в котором и размещался скелет. Датировка погребения по фибулам и браслету – І в. н. э.

Достоверно определить последовательность действий при совершении обряда (обрядов?) в данном склепе затруднительно. Однако, похоже, что в П-5в было незначительное вторжение (отсутствие коленных чашечек и нарушение порядка расположения костей в грудной клетке). Видимо, затем над дромосом склепа было совершено парное мужское и женское (на приступке) захоронение, где рядом с женским костяком был отдельно положен детский (?) череп с отбитой лицевой частью (остальные детские кости были хаотично сложены перед закладной плитой камеры). Кости ног мужского захоронения просели под насыпанной в дромос землей. Снова необходимо отметить отсутствие коленных чашечек у обоих костяков, а у женского, вдобавок, и фаланг стоп, что позволяет предположить ещё одно вторичное вторжение, но уже в захоронения, совершенные над дромосом склепа. Аналогии отсутствия именно коленных чашечек у погребенных известны (Кузьмин, 1991, с. 153-154). Вероятно, в представлениях группы людей совершавших обряд, умерший с намеренно поврежденными конечностями уже не мог вернуться обратно и навредить живым (Мингалев, 2006).

Особенно на некрополях выделяются черепа с отбитыми лицевыми сторонами: П-21 на могильнике поселения Николаев-6, П-2а, П-5б и раздавленный череп на ступеньке могилы объекта № 4 на могильнике у НОКМ «Старофлотские казармы».

Согласно верованиям многих народов, лицевая часть – вместилище человеческой души, а сам череп – божественное хранилище половой возрождающей силы (Иванов, 1994, с. 131). Определенно утверждать, какой смысл вкладывали в ритуал с намеренным повреждением черепа, – затруднительно. Возможно, подобными действиями душу хотели окончательно освободить от останков бренного тела. Из источников и исследований известно об особом отношении сарматов к черепам (Перерва, Лукьяшко, 2011, с. 380-392), а непосредственное разрушение черепа – не редкость в обрядовой погребальной традиции разных народов (Медникова, 2010, с. 98). Традиции формирования отдельных камер-отсеков для черепов в погребениях и ритуальные действия с ними известны у финно-угорских племен (Дмитриев, 1997, с. 214).

Об извлечении человеческих останков из склепов “на гибель живущим” и особом отношении колдунов к лицевой части покойных имеются упоминания в римской литературе (Apul. Met. II. 20, 21). О превращении усопших в существа наделенные сверхъестественной силой сообщает греческая письменная традиция (Белоусов, 2008, с. 26-27).

Нехарактерный для греческого населения региона, обряд обезвреживания погребенных, безусловно, присутствует на могильнике поселения Николаев-6. Следовательно, на основании изложенного, можно предположить, пожалуй, уникальный для Нижнего Побужья случай – обезвреживание двух, граничащих друг с другом, разделенных почти половиной тысячелетия некрополей, одной группой населения, вероятнее всего, оставившей могильник римского времени – сарматами. Обезвреживание соседнего могильника, вероятно, было направлено на предохранение новых хозяев территории от бывшего населения. Похожая ситуация прослежена в Поднестровье (Воронятов, 2011, с. 48-49), а потревоженные погребения сарматов I в. н. э. известны на Северном Кавказе (Абрамова, 1968, с. 114-119).

Предлагая такую «митативную модель» (Флеров, 2000, с. 87), необходимо отметить, что в Поднепровье это не первый засвидетельствованный случай обряда обезвреживания погребенных у сарматского населения (Махно, 1960, с. 37-38; Рикман, 1975, с. 49). Вероятно, в Днепро-Днестровском междуречье в первые века н. э. он не был редким явлением.

Ритуально разрушенные погребения выделены в катакомбной (Мельник, 1991), срубной (Усачук, Подобед, Полидович, Цимиданов, 2009), черняховской (Елпашев, 1997; Кияшко, 2011; Магомедов, 1979, с. 112-113; Петраускас, 2014; Сымонович, 1963), вельбарской (Могильников, 1974, с. 158-159) и салтово-маяцкой (Аксенов, 1999; 2000; Комар, 2008; Плетнева, 1967, с. 80-88; Флеров, 2000, с. 10) культурах, у аланов Предкавказья (Флеров, 2000), германцев (Мончинска, 1997), монголов (Дробышев, 2005, с. 119-121, 129), населения восточноевропейской лесостепи скифского времени (Гречко, 2015) и Армянского нагорья (Худавердян, Деведжян, Еганян, 2013), населения средневекового времени Окско-Суркского междуречья (Осипова, 2006) и Прикамья (Коренюк, Мельничук, Перескоков, 2011), в юхновской культуре (Каравайко, 2012, с. 66-67), Нетайловском (Жиронкина, Крыганов, Цитковская, 1995), Моложском (Малюкевич, 2008, с. 175, 181) могильниках и т. д.

Отдельно для Нижнего Побужья следует выделить ольвийский некрополь, где за более чем 100 лет исследований известно значительное количество потревоженных захоронений¹, среди которых, безусловно, имеются разрушенные с ритуальной целью.

Трудности понимания современным человеком восприятия предками загробной жизни и поиск значения отдельных деталей погребальной обрядности через “кривое зеркало” археологических фактов, учитывая сложность ритуальных аспектов у разных народов (см. напр. Косарев, 2010), дает широкий простор для домыслов в реконструкциях мифологических представлений населения определенной территории. Однако факт повторных вторжений в погребения, и, как результат, частичное или полное разрушение человеческих останков без изымания сопровождающих вещей, безусловно, свидетельствует о ритуальной направленности таких действий. В тоже время, необходимо скептически относиться к любым незначительным разрушениям в погребениях, поскольку не следует исключать природный фактор их образования.

Учитывая ареал фиксации данного обряда и временной диапазон существования, истоки его массового распространения, вероятно, следует искать у кочевых племен территории Евразии рубежа эр, что, в частности, прослеживается у сарматского и черняховского населения Приднепровья.

Таким образом, обряд обезвреживания погребенных характерен для определенных групп населения северопричерноморского региона рубежа эр и первых столетий н. э., что впредь, при тщательном подходе к изучению захоронений (Зайцева, 2005; Кузьмин, 1991), позволит выделять его из массы потревоженных погребений разновременного хронологического отрезка и в Нижнебугском регионе.

Абрамова С.А. Новые погребения сарматского времени из Кабардино-Балкарии // СА. – 1968. – № 3. – С. 114-130.

Аксенов В.С. К вопросу об обряде обезвреживания погребенных у аланского населения салтовской культуры // Проблемы истории и археологии Украины. Тез. докл. научн. конференции. - Харьков, 1999. – С. 62.

Аксенов В.С. Обряд обезвреживания погребенных в Верхне-Салтовском и Рубежанском катакомбных могильниках салтово-маяцкой культуры // РА. – 2002. – № 3. – С. 98-114.

Аксенов В.С. Новые материалы к постпогребальной обрядности аланского населения Подонцовья (по материалам Верхне-Салтовского IV катакомбного могильника) // Салтово-маяцька археологічна культура: 110 років від початку вивчення на Харківщині. – Харків, 2011. – С. 7-13.

Белоусов А.В. Почему Протесилай? Героика Флавия Филострата и воскресший герой // Индоевропейское языкознание и классическая филология – XII. – СПб., 2008. – С. 18-29.

Воронятов С.В. Погребения сарматской знати в междуречье Южного Буга и Днестра (вторая половина I – начало II в. н.э.) // Погребальный обряд ранних кочевников Евразии. Материалы и исследования по археологии юга России. – Вып. III. – Ростов-на-Дону, 2011. – С. 45-52.

Гречко Д.С. Об особах видах погребений у населения восточноевропейской Лесостепи VII-IV вв. до н. э. // Древности 2014-2015. – 2015. – Вып. 13. – С. 181-200.

Дмитриев С.В. Тема отрубленной головы и политическая культура народов центральной Азии (общеазиатский контекст) // Стратум: структуры и катастрофы. Сборник символической индоевропейской истории. – СПб., 1997. – С. 212-219.

Дробышев Ю.И. Похоронно-поминальная обрядность средневековых монголов и ее мировоззренческие основы // Этнографическое обозрение. – 2005. – № 1. – С. 119-140.

Елпашев С.В. Разрушенные погребения черняховской культуры // Stratum + Петербургский археологический вестник. – СПб-Кишинев, 1997. – С. 194-199.

Жиронкина О.Ю., Крыганов А.В., Цитковская Ю.И. О погребениях Нетайловского могильника со следами повторного проникновения (по раскопкам 1994 г.) // Древности. – Харьков, 1995. – С. 178-179.

Зайцева О.В. Погребения с нарушенной анатомической целостностью костяка: методика исследования и возможности интерпретации. Автореферат дисс. … канд. ист. наук. – Новосибирск, 2005. – 25 с.

Иванов В. Дионис и прадионисийство. – СПб., 1994.

Каравайко Д.В. Памятники юхновской культуры Новгород-Северского Полесья. – К., 2012.

Кияшко А.Г. “Пограбовані” поховання черняхівської культури // Маґістеріум. НаУКМА. – 2011. – Вип. 45. Археологічні студії. – С. 65-69.

Комар А.В. К вопросу о процедуре обряда “обезвреживания покойников” в Нетайловском могильнике // Восточнославянский мир Днепро-Донского междуречья и кочевники южно-русских степей в эпоху раннего средневековья. – Воронеж, 2008. – С. 45-46.

Коренюк С.Н., Мельничук А.Ф., Перескоков М.Л. Погребальный обряд поздней части Мокинского могильника в Среднем Прикамье (по материалам раскопок 1994 г.) // Вестник Пермского университета. – 1 (15). – 2011. – С. 65-80.

Косарев М.Ф. Мировоззренческие аспекты традиционной погребальной обрядности (по сибирским материалам). – КСИА РАН. – 2010. – Вып. 224. – С. 33-51.

Крыжицкий С.Д., Буйских С.Б., Отрешко В.М. Античные поселения Нижнего Побужья (археологическая карта). – К., 1990.

Кузьмин Н.Ю. Ограбление или обряд? // Реконструкция древних верований: источники, метод, цель. – СПб., 1991. – С. 146-155.

Магомедов Б.В. Могильник у городища Городок на Южном Буге // Памятники древних культур Северного Причерноморья. – К., 1979. – С. 105-114.

Малюкевич А.Е. Обряд захоронения детей на памятнике римского времени Молога II // КСОАО. – Одесса, 2008. – С. 172-183.

Махно Є.В. Розкопки пам’яток епохи бронзи та сарматського часу в с. Усть-Кам’янці // АП. – 1960. – IX. – С. 14-38.

Медникова М.Б. Обращение с головой умершего: погребальная практика древности по данным палеоантропологии // КСИА РАН. – 2010. – Вып. 224. – С. 98-106.

Мельник В.И. Особые виды погребений катакомбной общности. – М., 1991.

Мингалев В.В. Некрофобия как транскультурное явление в эпоху великого переселения народов // Взаимодействие народов Евразии в эпоху великого переселения народов. – Ижевск, 2006. – С. 417-424.

Могильников В.А. Погребальный обряд культур III в. до н. э. – III в. н. э. в западной части Балтийского региона // Погребальный обряд племен Северной и Средней Европы в I тыс. до н. э. – I тыс. н. э. – М., 1974. – С. 133-225.

Мончинска М. Страх перед умершими и культ мертвых у германцев в IV-VII вв. н. э. (на основании так называемых погребений специфического обряда) // Stratum + Петербургский археологический вестник. – СПб-Кишинев, 1997. – С. 207-213.

Осипова Т.В. Погребения с разрушенными костяками в средневековых могильниках Окско-Сурского междуречья. Автореферат дисс. … канд. ист. наук. – Ижевск, 2006. – 25 с.

Перерва Е.В., Лукьяшко С.И. О семантике обряда скальпирования у ранних сарматов // Погребальный обряд ранних кочевников Евразии. Материалы и исследования по археологии юга России. – Вып. III. – Ростов-на-Дону, 2011. – С. 377-397.

Петраускас О.В. Разрушенные погребения на могильниках черняховской культуры Поднепровья: анализ археологической культуры // Від венедів до Русі. – К.-Х., 2014. – С. 125-152.

Плетнева С.А. От кочевий к городам (салтово-маяцкая культура) // МИА. – 1967. – № 142.

Рикман Э.А. Этническая история населения Приднестровья и прилегающего Подунавья в первых веках нашей эры. – М., 1975.

Смирнов А.И. Александровский – новый могильник хоры Ольвии в г. Николаев // Древности Северного Причерноморья III–II вв. до н. э. – Тирасполь, 2012. – С. 149-164.

Смирнов А.И., Ивченко А.В., Горбенко К.В. Исследования на могильнике позднеклассического времени в г. Николаев // АДУ 2011 р. – Київ, 2012. – С. 343-345.

Смирнов А.И., Козленко Р.А., Ивченко А.В. Новый некрополь римского времени в г. Николаев // АДУ 2011 р. – Київ, 2012. – С. 348-349.

Снытко И.А. Новый античный памятник в Нижнем Побужье // ПИО. – Парутино, 1985. – С. 77-78.

Сымонович Э.А. Магия и обряд в черняховскую эпоху // СА. – 1963. – № 1. – С. 49-60.

Усачук А.Н., Подобед В.А., Полидович Ю.Б., Цимиданов В.В. Раскопки кургана на территории аэропорта города Донецк // АДУ 2008 р. – Київ, 2009. – С. 300-303.

Флеров В.С. Аланы Центрального Предкавказья V-VIII веков: обряд обезвреживания погребенных. – М., 2000.

Худавердян А.Ю., Деведжян С.Г., Еганян Л.Г. Способы обращения с телами умерших в памятниках Ширакаван и Лори Берд (Армения) (по данным палеоантропологии) // Вестник археологии, антропологии и этнографии. – 2013. – № 4 (23). – С. 80-93.

Список сокращений:

АП – Археологічні пам’ятки

АДУ – Археологічні дослідження в Україні

КСИА РАН – Краткие сообщения Института Археологии Российской академии наук

МИА – Материалы и исследования по археологии СССР

ПИО – Проблемы исследования Ольвии

РА – Российская археология

СА – Советская археология